шумно и беззаботно играли веселые мальчики. За перегородкой, на широкой постели спалъ, ровно дыша, мужъ... И женщина молилась, прося Бога продлить все это на безконечныя времена.
шумно и беззаботно играли весёлые мальчики. За перегородкой, на широкой постели спал, ровно дыша, муж... И женщина молилась, прося Бога продлить всё это на бесконечные времена.
На утро пришло, наконецъ, разрѣшенье сомнѣніямъ и тревогамъ. Было приказано явиться съ утра всѣмъ смѣнамъ надзирателей. Острогъ привели въ смотровой видъ: чистый, холодный, мертвенно-смирный.
Ровно въ девять къ темнымъ воротамъ подкатила парная открытая коляска со статскимъ, нестарымъ еще генераломъ и готовымъ на все полиціймейстеромъ, по-полицейски молодцеватымъ, предупредительно-проворнымъ.
Ворота были настежъ. Взмыленные гнѣдые рысаки уже выгнули стройныя ноги, чтобы вступить въ нихъ, косясь строгимъ огненнымъ взглядомъ на замершихъ во фронтѣ Ткачева и Прошкина, какъ генералъ обронилъ слегка шепелявое:
— Стойте!
— Стой! Остановись! — крикнулъ полиціймейстеръ, вылетѣвъ изъ коляски подобно семнадцатилѣтнему юношѣ.
Генералъ величаво сошелъ съ подножки, съ усиліемъ скинулъ фуражку. Обнажился высокій, выпуклый лобъ, плотно остриженная, начинающая
Наутро пришло, наконец, разрешенье сомнениям и тревогам. Было приказано явиться с утра всем сменам надзирателей. Острог привели в смотровой вид: чистый, холодный, мертвенно-смирный.
Ровно в девять к тёмным воротам подкатила парная открытая коляска со статским, нестарым ещё генералом и готовым на всё полициймейстером, по-полицейски молодцеватым, предупредительно-проворным.
Ворота были настежь. Взмыленные гнедые рысаки уже выгнули стройные ноги, чтобы вступить в них, косясь строгим огненным взглядом на замерших во фронте Ткачёва и Прошкина, как генерал обронил слегка шепелявое:
— Стойте!
— Стой! Остановись! — крикнул полициймейстер, вылетев из коляски подобно семнадцатилетнему юноше.
Генерал величаво сошёл с подножки, с усилием скинул фуражку. Обнажился высокий, выпуклый лоб, плотно остриженная, начинающая
