«Уволятъ, — думала она съ горечью, — какой ужъ свой домъ?.. дѣтей не прокормишь... И не пожалѣетъ никто»...
Она плакала, переполненная тоскующей жалостью къ себѣ, мужу, дѣтямъ... Въ ея головѣ ни разу не мелькнула мысль о томъ, что недалеко отъ ея маленькаго горя, совсѣмъ близко отъ нея, другая женщина-мать убивается большимъ горемъ...
Ребенокъ насытился: сталъ дуть пузыри, шлепать ручонками по пухлой подушкѣ грудей, сучить кривыми красными ножками, гулиться.
Яковлевна, горестная и заботная, тихонько отняла его отъ себя, положила на постилочку, сама зажгла передъ иконами огарокъ тощей желтой свѣчки, встала на колѣни:
— Господи! Владычица!.. Царица Небесная, не допусти насъ до погибели... Сохрани младенцевъ невинныхъ отъ руки жестокой!.. не погуби насъ... спаси и помилуй...
Свѣчка мигала, окидывая трепетными вспышками лики иконъ. Вылизывая воскъ съ одной стороны, огонь копилъ его большими кучами съ другой.
Религіозная женщина молилась долго и усердно, выкладывая изъ горестнаго, встревоженнаго сердца весь запасъ просительныхъ словъ, понятныхъ только Богу. А рядомъ сытый грудной ребенокъ гулился весело на коврикѣ. Подъ окномъ, при блескѣ полуденнаго весенняго солнца,
«Уволят, — думала она с горечью, — какой уж свой дом?.. детей не прокормишь... И не пожалеет никто»...
Она плакала, переполненная тоскующей жалостью к себе, мужу, детям... В её голове ни разу не мелькнула мысль о том, что недалеко от её маленького горя, совсем близко от неё, другая женщина-мать убивается большим горем...
Ребёнок насытился: стал дуть пузыри, шлёпать ручонками по пухлой подушке грудей, сучить кривыми красными ножками, гулиться.
Яковлевна, горестная и заботная, тихонько отняла его от себя, положила на постилочку, сама зажгла перед иконами огарок тощей жёлтой свечки, встала на колени:
— Господи! Владычица!.. Царица Небесная, не допусти нас до погибели... Сохрани младенцев невинных от руки жестокой!.. не погуби нас... спаси и помилуй...
Свечка мигала, окидывая трепетными вспышками лики икон. Вылизывая воск с одной стороны, огонь копил его большими кучами с другой.
Религиозная женщина молилась долго и усердно, выкладывая из горестного, встревоженного сердца весь запас просительных слов, понятных только Богу. А рядом сытый грудной ребёнок гулился весело на коврике. Под окном, при блеске полуденного весеннего солнца,
