шелъ немного позже обыкновеннаго, усталый и мрачный.
— Что-й-то ты, Митричъ, аль нездоровится? — встревожилась Яковлевна.
— Да нѣтъ, такъ... Подавай-ка скорѣй, да сосну я, клонитъ что-то.
— А тутъ письмо безъ тебя принесли, смотри-ка, отъ братца, Павла Яковлича.
Она вытерла руки объ фартукъ и подала мужу сѣрый помятый конвертъ, весь запачканный штемпелями.
— Отъ него, — подтвердилъ угрюмо Макарушкинъ, пробѣгая письмо. — Насчетъ выдѣла, говоритъ, самому лучше пріѣхать... А за души Кулаковъ намекался семьсотъ съ перваго слова...
Яковлевна просіяла.
— Ну, вотъ! Владычица для праздника своего и обрадовала...
Макарушкинъ помычалъ въ письмо и, положивъ его на колѣни, съ жадностью сталъ хлебать рыбныя щи. Молчали и ѣли. Васька ущипнулъ подъ столомъ Степку, тотъ завизжалъ, и отецъ изо всѣхъ силъ хлопнулъ обидчика по лбу ложкой.
— Я-а вамъ даммъ!..
Ребятишки присмирѣли, а Яковлевна рѣшила помолчать, пока наѣстся.
«He въ духѣ что-то седня», — думала она про мужа.
шёл немного позже обыкновенного, усталый и мрачный.
— Что-й-то ты, Митрич, аль нездоровится? — встревожилась Яковлевна.
— Да нет, так... Подавай-ка скорей, да сосну я, клонит что-то.
— А тут письмо без тебя принесли, смотри-ка, от братца, Павла Яковлича.
Она вытерла руки об фартук и подала мужу серый помятый конверт, весь запачканный штемпелями.
— От него, — подтвердил угрюмо Макарушкин, пробегая письмо. — Насчет выдела, говорит, самому лучше приехать... А за души Кулаков намекался семьсот с первого слова...
Яковлевна просияла.
— Ну, вот! Владычица для праздника своего и обрадовала...
Макарушкин помычал в письмо и, положив его на колени, с жадностью стал хлебать рыбные щи. Молчали и ели. Васька ущипнул под столом Стёпку, тот завизжал, и отец изо всех сил хлопнул обидчика по лбу ложкой.
— Я-а вам дамм!..
Ребятишки присмирели, а Яковлевна решила помолчать, пока наестся.
«He в духе что-то сёдня», — думала она про мужа.
