ломовикъ, сидѣлъ у окна, закусывалъ. Могучая шершавая пятерня съ трудомъ захватывала съ маленькихъ тарелочекъ маленькіе кусочки селедки съ лукомъ и десятками кидала ихъ въ ротъ.
— Кумъ! а кумъ! — накинулся на него Грязевъ: — чортовъ фаравонъ опять у меня кизякъ рушитъ... а?..
Кумъ кашлянулъ, словно ударилъ по дну пустой сорокаведерки. Глядя на могучую фигуру этого человѣка, съ пудовыми кулаками, съ саженной спиной, привыкшей къ непомѣрнымъ грузамъ, можно было подумать, что это, по меньшей мѣрѣ, внукъ Ильи Муромца.
— Адя, кумъ, а?.. намнемъ бока!.. такъ-разъ-эдакъ... а?
— Боюсь! — громыхнулъ кумъ неожиданно густымъ, трескучимъ басомъ.
— Ну, вотъ ишшо!.. а? Кумъ?.. Полбутылки выставлю! Разрази меня въ дребезги!.. хочь засвидѣтельствуй!.. прошенье подамъ на стоялаго, на чорта!
— А ну тя! боюсь я... — отмахнулся кумъ волосатой ручищей.
— Эй, Грязевъ! Купишь бутылку — пойду! — вызвался изъ угла доброволецъ.
— А не обманешь?
— Вотъ при свидѣтеляхъ! До драки дойдетъ — тады двѣ.
— Идетъ!
— Будьте, робята, свидѣтели!
ломовик, сидел у окна, закусывал. Могучая шершавая пятерня с трудом захватывала с маленьких тарелочек маленькие кусочки селёдки с луком и десятками кидала их в рот.
— Кум! а кум! — накинулся на него Грязев: — чёртов фаравон опять у меня кизяк рушит... а?..
Кум кашлянул, словно ударил по дну пустой сорокаведёрки. Глядя на могучую фигуру этого человека, с пудовыми кулаками, с саженной спиной, привыкшей к непомерным грузам, можно было подумать, что это, по меньшей мере, внук Ильи Муромца.
— Адя, кум, а?.. намнём бока!.. так-раз-эдак... а?
— Боюсь! — громыхнул кум неожиданно густым, трескучим басом.
— Ну, вот ишшо!.. а? Кум?.. Полбутылки выставлю! Разрази меня вдребезги!.. хочь засвидетельствуй!.. прошенье подам на стоялого, на чёрта!
— А ну тя! боюсь я... — отмахнулся кум волосатой ручищей.
— Эй, Грязев! Купишь бутылку — пойду! — вызвался из угла доброволец.
— А не обманешь?
— Вот при свидетелях! До драки дойдет — тады две.
— Идёт!
— Будьте, робята, свидетели!
