шался, потомъ задумчивымъ шагомъ пошелъ къ кизякамъ.
Двѣ пирамидки еще вчера были развалены сабельными упражненіями Ткачева. Ставень, весь изрѣшеченный пулями, попрежнему стоялъ прямо, храня номера и круги. Серединная темная точка взглянула на Ткачева съ укоромъ, словно за ней именно и скрылся тотъ веселый дѣтскій глазъ, который съ утра не давалъ ему покоя.
Онъ взялъ доску за кромку, подержалъ задумчиво, силясь что-то понять, и срыву наотмашь отбросилъ ее въ сторону. Доска задребезжала петлями, будто заплакала. Стало полегче немного — и вмѣстѣ съ тѣмъ стыдно. Ткачевъ еще разъ оглядѣлся, какъ воръ, собирающійся красть. Кругомъ было по обыкновенію пусто. Потомъ нагнулся, сталъ подбирать разсыпанные, грязные кирпичики кизяка, складывать въ стройную пирамидку, какъ было прежде.
Но постовой напрасно думалъ, что его никто не видитъ. Хозяинъ кизяковъ, извозчикъ Грязевъ, только-что вышелъ на высокое крыльцо трактира и увидалъ Ткачева за работой. Онъ успѣлъ уже распить вмѣстѣ съ кумомъ двѣ полбутылки и былъ въ надлежащемъ настроеніи — храбръ и рѣшителенъ.
— Ахъ, ты... фар-раоново сѣмя! а?.. глянь: вѣдь онъ, архаръ этакій, меня безъ топлива оставитъ... Крошитъ и крошитъ...
Грязевъ поспѣшилъ вернуться въ трактиръ за кумомъ. Кумъ, саженнаго роста, лохматый
шался, потом задумчивым шагом пошёл к кизякам.
Две пирамидки ещё вчера были развалены сабельными упражнениями Ткачева. Ставень, весь изрешёченный пулями, по-прежнему стоял прямо, храня номера и круги. Серединная тёмная точка взглянула на Ткачёва с укором, словно за ней именно и скрылся тот весёлый детский глаз, который с утра не давал ему покоя.
Он взял доску за кромку, подержал задумчиво, силясь что-то понять, и срыву наотмашь отбросил её в сторону. Доска задребезжала петлями, будто заплакала. Стало полегче немного — и вместе с тем стыдно. Ткачёв ещё раз огляделся, как вор, собирающийся красть. Кругом было по обыкновению пусто. Потом нагнулся, стал подбирать рассыпанные, грязные кирпичики кизяка, складывать в стройную пирамидку, как было прежде.
Но постовой напрасно думал, что его никто не видит. Хозяин кизяков, извозчик Грязев, только что вышел на высокое крыльцо трактира и увидал Ткачёва за работой. Он успел уже распить вместе с кумом две полбутылки и был в надлежащем настроении — храбр и решителен.
— Ах, ты... фар-раоново семя! а?.. глянь: ведь он, архар этакий, меня без топлива оставит... Крошит и крошит...
Грязев поспешил вернуться в трактир за кумом. Кум, саженного роста, лохматый
