соображенье брать... Можетъ она мальчонку для сигнала поставила... да!
Изъ маленькой дверки, отъ конторы, появилась фигура самого Пароходова. Увидавъ сошедшихся часовыхъ, онъ издали крикнулъ на нихъ строго, по-начальнически:
— Эй вы! По мѣ-ѣстамъ!
Потомъ подошелъ къ посту Макарушкина.
— Вамъ, господинъ Макарушкинъ, хошь теперь построже бы держать себя на службѣ!.. Черезъ вашу милость бунты идутъ въ острогѣ, вы жъ не на мѣстѣ!..
Макарушкинъ стоялъ на вытяжку, молчалъ.
Пароходовъ повернулся уходить, брякнувъ внушительно каблуками.
— Стрѣ-ѣлки! — бросилъ онъ презрительно черезъ плечо.
Черезъ полчаса пришелъ надзиратель, дежурившій съ Макарушкинымъ посмѣнно у задняго фасада. Сытый по праздничному, съ масляными веселыми глазами, съ легкимъ пивнымъ душкомъ, онъ весело принялъ дежурство и легко, играючи, замаршировалъ по панели.
— У васъ, слышь, баталья была? — спросилъ онъ походя Макарушкина.
Тотъ не отвѣтилъ. Унылой, ослабшей походкой пошелъ домой.
Въ воротахъ надзиратели шумѣли, спорили, доканчивая все тотъ же, казалось — безконечный разговоръ о «приказано-неприказано». На Макарушкина смотрѣли съ чувствомъ любопытства
соображенье брать... Может она мальчонку для сигнала поставила... да!
Из маленькой дверки, от конторы, появилась фигура самого Пароходова. Увидав сошедшихся часовых, он издали крикнул на них строго, по-начальнически:
— Эй вы! По ме-естам!
Потом подошёл к посту Макарушкина.
— Вам, господин Макарушкин, хошь теперь построже бы держать себя на службе!.. Через вашу милость бунты идут в остроге, вы ж не на месте!..
Макарушкин стоял навытяжку, молчал.
Пароходов повернулся уходить, брякнув внушительно каблуками.
— Стре-елки! — бросил он презрительно через плечо.
Через полчаса пришёл надзиратель, дежуривший с Макарушкиным посменно у заднего фасада. Сытый по-праздничному, с масляными весёлыми глазами, с лёгким пивным душком, он весело принял дежурство и легко, играючи, замаршировал по панели.
— У вас, слышь, баталья была? — спросил он походя Макарушкина.
Тот не ответил. Унылой, ослабшей походкой пошёл домой.
В воротах надзиратели шумели, спорили, доканчивая всё тот же, казалось — бесконечный разговор о «приказано — не приказано». На Макарушкина смотрели с чувством любопытства
