метался изъ стороны въ сторону, отъ фасада къ сѣдой стѣнѣ, отъ стѣны къ панели. Онъ тяжело и нервно дышалъ, горѣлъ весь, сверкалъ глазами. Въ головѣ не было мыслей, не было желаній, a стоялъ одинъ безформенный, назойливый образъ человѣка за рѣшеткой, съ блѣднымъ лицомъ, горящимъ мимолетнымъ взглядомъ, съ сжатымъ кулакомъ.
— Убійца!.. Кровопійца!.. Палачъ!.. — кричалъ образъ человѣка, появляясь то за одной рѣшеткой, то за другой, то въ одномъ концѣ многоликаго корпуса, то въ другомъ, то въ нѣсколькихъ сразу.
Макарушкинъ вскидывалъ винтовку, бралъ на прицѣлъ, а образъ зарѣшеченнаго человѣка, словно невидимка или привидѣнье, исчезалъ изъ-подъ мушки, появляясь внизу, вверху, въ сторонѣ, и все кричалъ свои болѣзненные укоры, все грозился слабымъ кулакомъ, сверкалъ страшными, сумасшедшими глазами.
Потомъ острогъ усмирили. Внизу, въ карцерахъ, была возня; слышались стоны, нѣсколько глухихъ, вопящихъ криковъ. Былъ лязгъ и топотъ. И наступила тишина. Макарушкинъ долго и хитро не вѣрилъ въ нее, выжидалъ новыхъ криковъ, высматривалъ, прикладывалъ ружье къ плечу, норовилъ встать въ тѣнь, чтобы поймать изъ-подъ солнца на мушку горящіе глаза, обрамленные рѣшеткой...
Но тишина продолжалась. Долгія минуты ожиданія проходили одна за другою. Солнце подня-
метался из стороны в сторону, от фасада к седой стене, от стены к панели. Он тяжело и нервно дышал, горел весь, сверкал глазами. В голове не было мыслей, не было желаний, a стоял один бесформенный, назойливый образ человека за решёткой, с бледным лицом, горящим мимолётным взглядом, с сжатым кулаком.
— Убийца!.. Кровопийца!.. Палач!.. — кричал образ человека, появляясь то за одной решёткой, то за другой, то в одном конце многоликого корпуса, то в другом, то в нескольких сразу.
Макарушкин вскидывал винтовку, брал на прицел, а образ зарешёченного человека, словно невидимка или привиденье, исчезал из-под мушки, появляясь внизу, вверху, в стороне, и всё кричал свои болезненные укоры, всё грозился слабым кулаком, сверкал страшными, сумасшедшими глазами.
Потом острог усмирили. Внизу, в карцерах, была возня; слышались стоны, несколько глухих, вопящих криков. Был лязг и топот. И наступила тишина. Макарушкин долго и хитро не верил в неё, выжидал новых криков, высматривал, прикладывал ружьё к плечу, норовил встать в тень, чтобы поймать из-под солнца на мушку горящие глаза, обрамлённые решеткой...
Но тишина продолжалась. Долгие минуты ожидания проходили одна за другою. Солнце подня-
