этому убійству въ преступныхъ замыслахъ убитаго, въ его неповиновеніи. И всѣ знали, что Макарушкинъ былъ случайнымъ убійцей. Убилъ потому, что его, а не кого-нибудь другого приставили часовымъ къ заднему фасаду. Могли, вѣдь, приставить любого изъ нихъ, и тогда любой изъ нихъ былъ бы убійцей невиннаго, лепечущаго младенца... А было-ли бы это похвально, или нѣтъ? И сомнѣнье, смутное, но страшное, не покидало людей. Они не были въ силахъ отогнать его отъ себя безъ посторонней помощи, безъ чего-нибудь туманящаго, авторитетнаго или пьянаго. И тревожились: боялись оставаться одни въ гулкихъ, молчаливыхъ коридорахъ острога, боялись одинокихъ думъ, чтобы не порѣзаться объ острую грань «возможнаго» и «недопустимаго». Опасались заглядывать въ укоризненные тихіе «волчки», метавшіе, подобно волчьему глазу, темныя искорки.
И надзиратели, и конвойные, и даже казаки — всѣ жались въ кучки, всѣ старались говорить, слушать, спорить, старались угадать то ожидаемое рѣшеніе начальства, которое успокоитъ всѣхъ. А въ разговорахъ чаще всего повторялись слова: «приказано» — «не приказано», «льзя» — «нельзя»...
Старшой Пароходовъ доглядывалъ тутъ и тамъ и увѣренно говорилъ всѣмъ, что Макарушкину не устоять въ должности, Макарушкина непремѣнно громыхнутъ. Другіе надзиратели,
этому убийству в преступных замыслах убитого, в его неповиновении. И все знали, что Макарушкин был случайным убийцей. Убил потому, что его, а не кого-нибудь другого приставили часовым к заднему фасаду. Могли, ведь, приставить любого из них, и тогда любой из них был бы убийцей невинного, лепечущего младенца... А было ли бы это похвально, или нет? И сомненье, смутное, но страшное, не покидало людей. Они не были в силах отогнать его от себя без посторонней помощи, без чего-нибудь туманящего, авторитетного или пьяного. И тревожились: боялись оставаться одни в гулких, молчаливых коридорах острога, боялись одиноких дум, чтобы не порезаться об острую грань «возможного» и «недопустимого». Опасались заглядывать в укоризненные тихие «волчки», метавшие, подобно волчьему глазу, тёмные искорки.
И надзиратели, и конвойные, и даже казаки — все жались в кучки, все старались говорить, слушать, спорить, старались угадать то ожидаемое решение начальства, которое успокоит всех. А в разговорах чаще всего повторялись слова: «приказано» — «не приказано», «льзя» — «нельзя»...
Старшой Пароходов доглядывал тут и там и уверенно говорил всем, что Макарушкину не устоять в должности, Макарушкина непременно громыхнут. Другие надзиратели,
