Страница:Деревенские рассказы (С. В. Аникин, 1911).djvu/278

Эта страница была вычитана


сила. Завтра поѣдетъ съ докладомъ, тады все уяснится!..

Въ другомъ коридорѣ молоденькій солдатикъ, съ ласковымъ юношескимъ лицомъ, разсказывалъ о томъ, какъ убирали сорокъ-седьмую камеру. Молча и угрюмо слушали его другіе.

— И что это, братцы: въ эдакомъ махонькомъ столько много кровищи?!

Солдатикъ наивнымъ, удивленнымъ взглядомъ обвелъ весь кружокъ слушателей.

— Сперво-разу мы подумали: и барышня убимши... вся въ кровищи.

— Что-й-то ему будетъ теперь?..

— Часовому?

— У-гу!

— Да что, извѣстное дѣло...

Однако же, «извѣстное дѣло» становилось далеко неизвѣстнымъ. Въ головы людей, только что усмирившихъ острогъ съ натиска, уже забывшихъ объ этомъ усмиреніи — въ ихъ головы просочилось тревожное сомнѣнье. Оно настойчиво кралось въ душу, блуждало въ ея пустотѣ и, одинокое, непривычное, причиняло безпомощное безпокойство. Убей Макарушкинъ взрослаго человѣка, при той же обстановкѣ — не было бы ни сомнѣній, ни тревожныхъ разговоровъ. Простыя и точныя понятія: «приказано» — «не приказано» тамъ не могли спутаться. Но убитъ малый ребенокъ. Многіе видѣли его румяное, смѣющееся личико, слышали его наивный, младенческій лепетъ. Было бы нелѣпо и дико искать оправданія


Тот же текст в современной орфографии

сила. Завтра поедет с докладом, тады всё уяснится!..

В другом коридоре молоденький солдатик, с ласковым юношеским лицом, рассказывал о том, как убирали сорок седьмую камеру. Молча и угрюмо слушали его другие.

— И что это, братцы: в эдаком махоньком столько много кровищи?!

Солдатик наивным, удивлённым взглядом обвёл весь кружок слушателей.

— Сперво-разу мы подумали: и барышня убимши... вся в кровищи.

— Что-й-то ему будет теперь?..

— Часовому?

— Угу!

— Да что, известное дело...

Однако же, «известное дело» становилось далеко не известным. В головы людей, только что усмиривших острог с натиска, уже забывших об этом усмирении — в их головы просочилось тревожное сомненье. Оно настойчиво кралось в душу, блуждало в её пустоте и, одинокое, непривычное, причиняло беспомощное беспокойство. Убей Макарушкин взрослого человека, при той же обстановке — не было бы ни сомнений, ни тревожных разговоров. Простые и точные понятия: «приказано» — «не приказано» там не могли спутаться. Но убит малый ребёнок. Многие видели его румяное, смеющееся личико, слышали его наивный, младенческий лепет. Было бы нелепо и дико искать оправдания

272