Нитка недоумѣнно повисла надъ пустой форткой, покружилась, поболталась и черезъ секунду прыжками поднялась, исчезла въ пятнадцатомъ окнѣ.
Нитка недоуменно повисла над пустой форткой, покружилась, поболталась и через секунду прыжками поднялась, исчезла в пятнадцатом окне.
Въ сорокъ-седьмой камерѣ было четыре койки: двѣ привинчены къ полу, двѣ поставлены. Камера тѣсная, но достаточная для четверыхъ. Въ ней размѣстили политическихъ женщинъ, пригнанныхъ съ послѣднимъ этапомъ. Три молодыя дѣвушки заняли обѣ поставленныя койки, сдвинувъ ихъ вмѣстѣ. Одну изъ привинченныхъ отдали старухѣ, другую — Авдотьѣ съ Петькой, и было удобно.
— Въ тѣснотѣ, да въ согласьѣ можно вѣкъ прожить, — говорила самая ласковая изъ дѣвушекъ, Вѣрочка.
Старуха съ Авдотьей благодарили барышенъ за уступчивость, старались имъ услужить, развлечь ласковыми разговорами. И было въ камерѣ у нихъ все по семейному: съ уступочкой, да лаской. Одинъ Петька былъ непокладистъ, держалъ себя деспотомъ, капризничалъ, требовалъ невозможнаго. Вдругъ заявитъ:
— Хоцу на вулицу, на саноцкахъ катаца!..
Станутъ ему толковать, что нельзя этого, сидятъ они подъ замкомъ, караулитъ ихъ строгій «дядя»...
В сорок седьмой камере было четыре койки: две привинчены к полу, две поставлены. Камера тесная, но достаточная для четверых. В ней разместили политических женщин, пригнанных с последним этапом. Три молодые девушки заняли обе поставленные койки, сдвинув их вместе. Одну из привинченных отдали старухе, другую — Авдотье с Петькой, и было удобно.
— В тесноте, да в согласье можно век прожить, — говорила самая ласковая из девушек, Верочка.
Старуха с Авдотьей благодарили барышень за уступчивость, старались им услужить, развлечь ласковыми разговорами. И было в камере у них всё по-семейному: с уступочкой, да лаской. Один Петька был не покладист, держал себя деспотом, капризничал, требовал невозможного. Вдруг заявит:
— Хоцу на вулицу, на саноцках катаца!..
Станут ему толковать, что нельзя этого, сидят они под замком, караулит их строгий «дядя»...
