находило нѣчто третье. Это третье охватывало его всякій разъ, когда слишкомъ долго приходилось тревожиться, много досадовать. Тогда въ его сердцѣ, въ его мозгу загоралась страсть — страсть охотника.
Много разныхъ страстей гнѣздится въ человѣческой душѣ. Онѣ, какъ музыкальныя струны, то спятъ въ ожиданьи, то звучатъ, разбуженныя прикосновеньемъ.
И изъ всѣхъ человѣческихъ страстей есть одна, перешедшая къ человѣку по наслѣдству отъ далекихъ-далекихъ пращуровъ, отъ пещерныхъ предковъ.
Это — страсть охотника. Она — самая ужасная, самая дикая изъ всѣхъ людскихъ страстей. Въ ней нѣтъ туманящихъ, но скоро минующихъ бурь, нѣтъ порывовъ, нѣтъ пѣвучаго раздраженія, нѣтъ даже тупого азарта. Страстный охотникъ — одна сплошная хитрость, безпримѣрная настойчивость, неутомимость, холодная жестокость. Захвативъ, наполнивъ всего человѣка, эта страсть, подобно всякой другой, толкаетъ всю полноту его духовныхъ и тѣлесныхъ силъ на убійство... Въ то время, какъ человѣкъ, одержимый какой-либо другой страстью, стремится лишь къ частичному захвату чужого или даже своего блага — опьянѣть, утишить похоть, обыграть — у охотника одно желанье: убить! Даже садистъ, самый гнуснѣйшій изъ гнусныхъ, и тотъ удовлетворяется только видомъ пролитой крови... Охотнику нуженъ видъ смерти... Вотъ эта-то
находило нечто третье. Это третье охватывало его всякий раз, когда слишком долго приходилось тревожиться, много досадовать. Тогда в его сердце, в его мозгу загоралась страсть — страсть охотника.
Много разных страстей гнездится в человеческой душе. Они, как музыкальные струны, то спят в ожиданьи, то звучат, разбуженные прикосновеньем.
И из всех человеческих страстей есть одна, перешедшая к человеку по наследству от далёких-далёких пращуров, от пещерных предков.
Это — страсть охотника. Она — самая ужасная, самая дикая из всех людских страстей. В ней нет туманящих, но скоро минующих бурь, нет порывов, нет певучего раздражения, нет даже тупого азарта. Страстный охотник — одна сплошная хитрость, беспримерная настойчивость, неутомимость, холодная жестокость. Захватив, наполнив всего человека, эта страсть, подобно всякой другой, толкает всю полноту его духовных и телесных сил на убийство... В то время как человек, одержимый какой-либо другой страстью, стремится лишь к частичному захвату чужого или даже своего блага — опьянеть, утишить похоть, обыграть, — у охотника одно желанье: убить! Даже садист, самый гнуснейший из гнусных, и тот удовлетворяется только видом пролитой крови... Охотнику нужен вид смерти... Вот эта-то
