Сивый меринъ стонетъ подъ тяжестью воза, словно человѣкъ; пѣгій ретиво топчется на мѣстѣ, хочетъ взять сразу. Мы навалились плечомъ, подсобили. Лѣниво плетемся домой, ждемъ-не дождемся ужина.
Поужинали, и скорѣй на милыя палати, опять сны, опятъ грезы.
Слышно еще, сквозь дремоту, какъ молится дѣдъ:
— Слава Богу, — сытъ отъ Бога! Слава Богу, — сытъ отъ Бога!
Другой молитвы не знаетъ старикъ, но эту будетъ повторять до полнаго угомона. Отецъ постукиваетъ кочедыкомъ, починяетъ намъ лапти. Бабы прядутъ. Надоѣдливо и сонно жужжатъ прялки, будто баюкаютъ. Я уже сплю, но Максимъ толкаетъ зачѣмъ-то въ бокъ, спрашиваетъ о чемъ-то. Я не понимаю его и чувствую, какъ пахнуло на меня вдругъ тепломъ и привѣтомъ. Чую, какъ сами собой улыбаются губы: сладко и томно мнѣ. Усталость спала съ плечъ, будто надоѣдливая ноша, и я уношусь въ высь, легкій и свободный, какъ дымъ.
— Бей!.. дружно!.. — Мелькаютъ въ потухающемъ сознаніи оклики трудового дня, но мимолетные, они уже кажутся совсѣмъ далекими, ласково нѣжными. Я мчусь въ золотомъ туманѣ надъ огненнымъ городомъ.
— Ту-ту-ту-ту! ту-ту-ту-ту! та-та-та!
— Та-та-та-та! та-та-та-та! тукъ, тукъ, тукъ! Шумитъ городъ, но я витаю надъ нимъ, кры-
Сивый мерин стонет под тяжестью воза, словно человек; пегий ретиво топчется на месте, хочет взять сразу. Мы навалились плечом, подсобили. Лениво плетёмся домой, ждём не дождёмся ужина.
Поужинали, и скорей на милые палати, опять сны, опят грёзы.
Слышно ещё, сквозь дремоту, как молится дед:
— Слава Богу, — сыт от Бога! Слава Богу, — сыт от Бога!
Другой молитвы не знает старик, но эту будет повторять до полного угомона. Отец постукивает кочедыком, починяет нам лапти. Бабы прядут. Надоедливо и сонно жужжат прялки, будто баюкают. Я уже сплю, но Максим толкает зачем-то в бок, спрашивает о чём-то. Я не понимаю его и чувствую, как пахнуло на меня вдруг теплом и приветом. Чую, как сами собой улыбаются губы: сладко и томно мне. Усталость спала с плеч, будто надоедливая ноша, и я уношусь ввысь, лёгкий и свободный, как дым.
— Бей!.. дружно!.. — Мелькают в потухающем сознании оклики трудового дня, но мимолётные, они уже кажутся совсем далёкими, ласково нежными. Я мчусь в золотом тумане над огненным городом.
— Ту-ту-ту-ту! ту-ту-ту-ту! та-та-та!
— Та-та-та-та! та-та-та-та! тук, тук, тук! Шумит город, но я витаю над ним, кры-
