Вспомнилъ село съ двумя кривыми соломенными порядками... свое родимое село: церковь, поповъ домъ, своя изба... По душѣ разостлалось ласковое, мягкое чувство. Мать, отецъ, товарищи... И такъ вольно, широко дышалось тогда. Кругомъ этто... о-о!.. не обхватишь; простору то, простору... Жаворонки поютъ, ястреба — камнемъ съ неба... А рожь то — море!.. Жалко... жалко...
Макарушкинъ почувствовалъ непривычную слабость въ ногахъ, въ тѣлѣ истому. Глаза заволокло радостной горечью.
— Э-эхъ... было!.. то-жъ, мужики прозывались!
Вдругъ надъ головой промелькнуло что-то похожее на камень. Онъ дрогнулъ, напружился всѣмъ существомъ, какъ дикій звѣрь, почуявшій бѣду, и минутной слабости, какъ не бывало.
Осмотрѣлся. Весь многоэтажный фасадъ острога былъ тихъ и безлюденъ попрежнему. Низкое солнышко еще не перевысило сѣдой стѣны. Косые лучи стлались по верхнимъ этажамъ, подрумянили, принарядили ихъ. Нижніе этажи, вмѣстѣ съ узкой полоской двора, тонули въ тѣни, казались черезъ то особенно мрачными, по острожному. И въ верхнихъ поблескивающихъ окнахъ, и въ нижнихъ, темныхъ, не видно было ни души, хотя кое-гдѣ зіяли открытыя окна и фортки.
— Похоже — воробей, — успокоился Макарушкинъ. Но подобрать оброненное настроеніе ему уже не удавалось. Онъ заставлялъ мозгъ
Вспомнил село с двумя кривыми соломенными порядками... своё родимое село: церковь, попов дом, своя изба... По душе разостлалось ласковое, мягкое чувство. Мать, отец, товарищи... И так вольно, широко дышалось тогда. Кругом этто... о-о!.. не обхватишь; простору-то, простору... Жаворонки поют, ястреба — камнем с неба... А рожь-то — море!.. Жалко... жалко...
Макарушкин почувствовал непривычную слабость в ногах, в теле истому. Глаза заволокло радостной горечью.
— Э-эх... было!.. то ж, мужики прозывались!
Вдруг над головой промелькнуло что-то похожее на камень. Он дрогнул, напружился всем существом, как дикий зверь, почуявший беду, и минутной слабости, как не бывало.
Осмотрелся. Весь многоэтажный фасад острога был тих и безлюден по-прежнему. Низкое солнышко ещё не перевысило седой стены. Косые лучи стлались по верхним этажам, подрумянили, принарядили их. Нижние этажи, вместе с узкой полоской двора, тонули в тени, казались через то особенно мрачными, по-острожному. И в верхних поблёскивающих окнах, и в нижних, тёмных, не видно было ни души, хотя кое-где зияли открытые окна и фортки.
— Похоже — воробей, — успокоился Макарушкин. Но подобрать обронённое настроение ему уже не удавалось. Он заставлял мозг
