кое... Конешно, не таковскій я человѣкъ, чтобъ докладывать... сами знаете...
— Ну, что тамъ такого!.. — просительно развелъ руками Прошкинъ. — Извѣстно...
— То-то... вы-бъ его за вихры... такъ маленечко, для острастки...
Макарушкинъ принялъ свое обычное дежурство у задней стѣны, которая слыла за опасную, такъ какъ сюда выходили каторжныя и пересыльныя камеры. Бѣжать отсюда, конечно, немыслимо. Отъ воли арестантовъ отгораживали прочная желѣзная рѣшетка, десятисаженная высота, сѣдая гладкая стѣна и часовой. Самой вѣрной и самой страшной для арестантовъ преградой былъ, конечно, часовой. Это была бдительная, вооруженная, глухая стѣна...
Начальство, безпокоясь объ участи пересыльныхъ и каторжныхъ камеръ, знало это и не побѣговъ боялось.
— Побѣги!.. Это изъ новой-то тюрьмы?!
Оно старалось о томъ, чтобы люди, сотни людей, жившихъ безвыходно, дни и ночи, въ стѣнахъ одного и того же дома, чувствовали себя въ камерахъ одинокими, какъ на необитаемыхъ островахъ. Оно добивалось того, чтобы люди, сидѣвшіе въ острогѣ, потеряли то, что отличаетъ человѣка отъ животныхъ: общеніе путемъ слова.
Отъ пересыльнаго арестанта всегда вѣетъ немножко волей: пересыльный любитъ перемахнуться сигналомъ, развозитъ по острогамъ новости, поклоны, записки, перестукивается, пере-
кое... Конешно, не таковский я человек, чтоб докладывать... сами знаете...
— Ну, что там такого!.. — просительно развёл руками Прошкин. — Известно...
— То-то... вы б его за вихры... так маленечко, для острастки...
Макарушкин принял своё обычное дежурство у задней стены, которая слыла за опасную, так как сюда выходили каторжные и пересыльные камеры. Бежать отсюда, конечно, немыслимо. От воли арестантов отгораживали прочная железная решётка, десятисаженная высота, седая гладкая стена и часовой. Самой верной и самой страшной для арестантов преградой был, конечно, часовой. Это была бдительная, вооружённая, глухая стена...
Начальство, беспокоясь об участи пересыльных и каторжных камер, знало это и не побегов боялось.
— Побеги!.. Это из новой-то тюрьмы?!
Оно старалось о том, чтобы люди, сотни людей, живших безвыходно, дни и ночи, в стенах одного и того же дома, чувствовали себя в камерах одинокими, как на необитаемых островах. Оно добивалось того, чтобы люди, сидевшие в остроге, потеряли то, что отличает человека от животных: общение путем слова.
От пересыльного арестанта всегда веет немножко волей: пересыльный любит перемахнуться сигналом, развозит по острогам новости, поклоны, записки, перестукивается, пере-
