— Оно двиствительно... что толковать: каменна рука... He дарма въ полку служилъ, да часы выбилъ... Ну, а только настоящій «икспріятель», онъ тѣ, братъ, не мишень... къ кизяку не прислонишь... Онъ, братъ... съ имъ храбрость нужна...
На этихъ словахъ Ткачевъ замолкалъ, но надо было понимать, что храбрость была не въ Макарушкинѣ, а въ немъ, Ткачевѣ, и когда Ткачевъ набьетъ руку въ стрѣльбѣ, будетъ изъ пяти три, а можетъ и всѣ четыре всаживать въ серединную точку, тогда не будетъ человѣка равнаго Ткачеву по силѣ, ловкости, храбрости и всѣмъ другимъ доблестямъ жизни. И стрѣлялъ-себѣ Ткачевъ, пострѣливалъ, набивалъ руку; никто его не ругалъ за это, кромѣ хозяина кизяковъ, ломового извозчика Грязева.
— Ты что, фар-равонъ африканскій, опять у меня весь кизякъ разворошилъ? — ворчалъ Грязевъ, складывая разрушенныя пирамидки. — Гладокъ больно, поди... на кули бы вашего брата... въ погрузку... отъ-што...
— Погуторь ты у меня! — грозно отзывался Ткачевъ. — Погуторь!..
— И на вашего брата законъ найдется написанный... да...
— Погуторь!
Тѣмъ разговоръ и кончался. Ткачевъ продолжалъ упражняться, а Грязевъ уходилъ домой, ворча про себя разныя хулы.
— Оно двиствительно... что толковать: каменна рука... He дарма в полку служил, да часы выбил... Ну, а только настоящий «иксприятель», он те, брат, не мишень... к кизяку не прислонишь... Он, брат... с им храбрость нужна...
На этих словах Ткачёв замолкал, но надо было понимать, что храбрость была не в Макарушкине, а в нём, Ткачёве, и когда Ткачёв набьёт руку в стрельбе, будет из пяти три, а может и все четыре всаживать в серединную точку, тогда не будет человека равного Ткачёву по силе, ловкости, храбрости и всем другим доблестям жизни. И стрелял себе Ткачёв, постреливал, набивал руку; никто его не ругал за это, кроме хозяина кизяков, ломового извозчика Грязева.
— Ты что, фар-равон африканский, опять у меня весь кизяк разворошил? — ворчал Грязев, складывая разрушенные пирамидки. — Гладок больно, поди... на кули бы вашего брата... в погрузку... от-што...
— Погуторь ты у меня! — грозно отзывался Ткачёв. — Погуторь!..
— И на вашего брата закон найдётся написанный... да...
— Погуторь!
Тем разговор и кончался. Ткачёв продолжал упражняться, а Грязев уходил домой, ворча про себя разные хулы.
