гомонъ и гулъ: должно быть, бабы согласились плясать.
гомон и гул: должно быть, бабы согласились плясать.
Мы съ докторомъ предъявили бумагу. Писарь съ напускной сонливостью прочиталъ ее и крикнулъ:
— Никандрычъ! Отвори имъ холодную!..
Никандрычъ повелъ насъ къ небольшой глиняной избушкѣ, притулившейся въ углу правленскаго двора. Я давно зналъ избушку и все время считалъ ее правленской баней: до того она казалась невзрачной и малопомѣстительной. Внутри избушка была перегорожена на двѣ половины. Въ одной изъ нихъ содержался Трофимъ, другая, ради второго дня Пасхи, стояла пустая.
Изъ обѣихъ половинъ, несмотря на отсутствіе арестантовъ, разило махоркой.
Трофимъ лежалъ на полу, покрытый дубленымъ полушубкомъ. При нашемъ появленіи онъ черезъ силу всталъ. Рослая фигура парня, подъ низкимъ потолкомъ «холодной» казалась прямо-таки богатырской. И странно было слышать стоны этого огромнаго человѣка, странно видѣть его запертымъ на плохенькій замокъ въ избушкѣ, которую онъ могъ бы движеніемъ плеча опрокинуть и разрушить въ щепки...
Опираясь на Никандрыча, Трофимъ вышелъ. Его голубые глаза, когда-то большіе и ясные, съ больнымъ равнодушіемъ смотрѣли изъ-подъ синихъ опухшихъ вѣкъ. Лицо было покрыто руб-
Мы с доктором предъявили бумагу. Писарь с напускной сонливостью прочитал её и крикнул:
— Никандрыч! Отвори им холодную!..
Никандрыч повёл нас к небольшой глиняной избушке, притулившейся в углу правленского двора. Я давно знал избушку и всё время считал её правленской баней: до того она казалась невзрачной и малопоместительной. Внутри избушка была перегорожена на две половины. В одной из них содержался Трофим, другая, ради второго дня Пасхи, стояла пустая.
Из обеих половин, несмотря на отсутствие арестантов, разило махоркой.
Трофим лежал на полу, покрытый дублёным полушубком. При нашем появлении он через силу встал. Рослая фигура парня, под низким потолком «холодной» казалась прямо-таки богатырской. И странно было слышать стоны этого огромного человека, странно видеть его запертым на плохонький замок в избушке, которую он мог бы движением плеча опрокинуть и разрушить в щепки...
Опираясь на Никандрыча, Трофим вышел. Его голубые глаза, когда-то большие и ясные, с больным равнодушием смотрели из-под синих опухших век. Лицо было покрыто руб-
