нашей милости-и! Ну, сядай, коли такъ... къ нашему шалашу!..
— Подвиньсь! Вы, колоды! — крикнулъ онъ на бабъ, развалившихся по лавкамъ пьяной откровенной посадкой.
Бабы шарахнулись, какъ овцы. Гараська хлопнулъ ладонью по очистившейся широкой лавкѣ.
— Честь и мѣсто!.. Садись.
Въ просторной, недавно мытой и скобленой избѣ было вонюче, душно и угарно. Ѣдкія волны табачнаго дыма, запахъ спирта и пота ударяли въ носъ, кололи легкія и били тяжелыми ударами въ виски. Гараська сидѣлъ за столомъ, въ переднемъ углу, рядомъ со стройнымъ усатымъ казакомъ-урядникомъ.
По-нероновски облокотился онъ о низкій крашеный кіотъ. Изъ-за спины, тучной, какъ у откормленной свиньи, скромно выглядывалъ застѣнчивый ликъ старичка-святого, принаряженный въ тусклую дешевую фольгу. По бокамъ кіота торчали въ видѣ эмблемы пучки ивовыхъ прутьевъ, обряженные пестрыми лоскутками цвѣтной бумаги. Сверху, надъ самой щетинистой головой стражника, висѣла зеленая лампадка, а въ ней чуть замѣтно мигалъ слабый забытый огонекъ. Порой онъ вспыхивалъ, какъ тайная угроза, какъ забытая совѣсть, и, захлебываясь въ табачномъ дымѣ, тихо угасалъ. На задней стѣнѣ избы висѣли шинели, шашки, a
нашей милости-и! Ну, сядай, коли так... к нашему шалашу!..
— Подвиньсь! Вы, колоды! — крикнул он на баб, развалившихся по лавкам пьяной откровенной посадкой.
Бабы шарахнулись, как овцы. Гараська хлопнул ладонью по очистившейся широкой лавке.
— Честь и место!.. Садись.
В просторной, недавно мытой и скоблёной избе было вонюче, душно и угарно. Едкие волны табачного дыма, запах спирта и пота ударяли в нос, кололи лёгкие и били тяжёлыми ударами в виски. Гараська сидел за столом, в переднем углу, рядом со стройным усатым казаком-урядником.
По-нероновски облокотился он о низкий крашеный киот. Из-за спины, тучной, как у откормленной свиньи, скромно выглядывал застенчивый лик старичка-святого, принаряженный в тусклую дешёвую фольгу. По бокам киота торчали в виде эмблемы пучки ивовых прутьев, обряженные пёстрыми лоскутками цветной бумаги. Сверху, над самой щетинистой головой стражника, висела зелёная лампадка, а в ней чуть заметно мигал слабый забытый огонек. Порой он вспыхивал, как тайная угроза, как забытая совесть, и, захлёбываясь в табачном дыме, тихо угасал. На задней стене избы висели шинели, шашки, a
