Онъ возъ назьму свалить не умѣетъ. Осенью это было: наложилъ телѣгу, вывезъ подъ кручу. Лошадь подвернула подъ горку, полегче ей такъ-то, а онъ ухватился за заднюю ось и хочетъ телѣгу въ гору перевернуть: натужился, красный весь... Ефимъ Терентьичъ подходитъ:
— Что, слышь, воинъ Христовъ, аль гору свернуть надумалъ?
Завернулъ Ефимъ Терентьичъ лошадь на другой бочекъ — возъ самъ опрокинулся!.. Смѣху что было...
— Н-да, дурака въ объѣздчики не наймутъ.
— То-то вотъ и есть!.. А тутъ все его дѣло — гончихъ собакъ маханиной кормить... Дай-подай четвертную на мѣсяцъ.
— Дуракамъ счастье.
— Велико счастье?!.. Кто пойдетъ въ полицію?.. Ты пойдешь?..
— По-о-йду!.. Ну ее къ нечистому... наплюешь и на четвертную!..
— То-то!..
Послѣ этого разговора мы больше не вспоминали Гараську.
Вскорѣ, по волѣ мудраго начальства, вечерніе курсы покончили свое существованіе. Я вынужденъ былъ покинуть деревню.
Он воз назьму свалить не умеет. Осенью это было: наложил телегу, вывез под кручу. Лошадь подвернула под горку, полегче ей так-то, а он ухватился за заднюю ось и хочет телегу в гору перевернуть: натужился, красный весь... Ефим Терентьич подходит:
— Что, слышь, воин Христов, аль гору свернуть надумал?
Завернул Ефим Терентьич лошадь на другой бочок — воз сам опрокинулся!.. Смеху что было...
— Н-да, дурака в объездчики не наймут.
— То-то вот и есть!.. А тут всё его дело — гончих собак маханиной кормить... Дай-подай четвертную на месяц.
— Дуракам счастье.
— Велико счастье?!.. Кто пойдёт в полицию?.. Ты пойдёшь?..
— По-о-йду!.. Ну её к нечистому... наплюёшь и на четвертную!..
— То-то!..
После этого разговора мы больше не вспоминали Гараську.
Вскоре, по воле мудрого начальства, вечерние курсы покончили своё существование. Я вынужден был покинуть деревню.
Прошло полтора года. Минуло семнадцатое октября.
