Долго говорилъ отецъ Ѳеофанъ: говорилъ о томъ, какъ мѵроносицы съ чашами, полными драгоцѣннаго мѵра, съ сердцами, кипѣвшими любовью, пришли отдать послѣдній долгъ Наставнику Своему; разсказалъ, какъ нечестивые лицемѣры Ананія и Сапфира были убиты гнѣвомъ Божьимъ за попытку обмануть своихъ учителей и пастырей. Въ яркихъ и сочныхъ краскахъ изобразилъ передъ паствой смыслъ чиноположенія «во пресвитеры»...
Слова отца Ѳеофана каплями раскаленнаго металла падали на сердца слушателей. Старухи въ заднихъ рядахъ плакали, молодыя бабы, подперевъ щеку свернутымъ въ мячъ платочкомъ, грустно качали головами.
Старики и парни были хмуры отъ сознанія своей грѣховности предъ лицемъ отца Ѳеофана. Шумѣли только мальчишки, этотъ вѣчно любопытствующій, но не поддающійся никакимъ резонамъ, народъ. Пользуясь тѣснотой, они дрались и щипались, вскрикивали отъ собственной боли и радостно смѣялись, когда доставалось другимъ. Попъ грозился въ ихъ сторону, прикрикивалъ. Они унимались на секунду-другую, строили гримасу серьезности на своихъ мышиныхъ рожицахъ и, какъ только отецъ Ѳеофанъ бралъ прежнюю оборванную ноту проповѣди, продолжали свое дѣло. Но не для мальчишекъ говорилъ отецъ Ѳеофанъ и уже не ради взрослыхъ — пожалуй, душа его пылала внутреннимъ жаромъ, сердце кипѣло ревностью объ ангельскомъ чинѣ, о символѣ Вели-
Долго говорил отец Феофан: говорил о том, как мироносицы с чашами, полными драгоценного мира, с сердцами, кипевшими любовью, пришли отдать последний долг Наставнику Своему; рассказал, как нечестивые лицемеры Анания и Сапфира были убиты гневом Божьим за попытку обмануть своих учителей и пастырей. В ярких и сочных красках изобразил перед паствой смысл чиноположения «во пресвитеры»...
Слова отца Феофана каплями раскалённого металла падали на сердца слушателей. Старухи в задних рядах плакали, молодые бабы, подперев щёку свернутым в мяч платочком, грустно качали головами.
Старики и парни были хмуры от сознания своей греховности пред лицом отца Феофана. Шумели только мальчишки, этот вечно любопытствующий, но не поддающийся никаким резонам, народ. Пользуясь теснотой, они дрались и щипались, вскрикивали от собственной боли и радостно смеялись, когда доставалось другим. Поп грозился в их сторону, прикрикивал. Они унимались на секунду-другую, строили гримасу серьёзности на своих мышиных рожицах и, как только отец Феофан брал прежнюю оборванную ноту проповеди, продолжали свое дело. Но не для мальчишек говорил отец Феофан и уже не ради взрослых — пожалуй, душа его пылала внутренним жаром, сердце кипело ревностью об ангельском чине, о символе Вели-
