пластались на груди, и вся фигура попа стала безпомощной. Пропала строгость осанки, пропало величіе.
— Боже мой, Господи!.. Боже мой, Господи!.. — шепчетъ отецъ Ѳеофанъ, а въ ушахъ надоѣдливо сверлило Валечкино нытье: гы... гы-ы...
Мысли о поученьи, о консисторскомъ указѣ уплывали, хотѣлось ихъ удержать, закрѣпить, но въ сердце закралось уже то особое раздраженіе, которое является постояннымъ предвѣстникомъ семейныхъ ссоръ и сценъ. Чувствуется, какъ злоба начинаетъ покалывать въ груди, звенѣть въ ушахъ. Къ горлу подвалило что-то тяжелое, и нельзя его ни выплюнуть, ни проглотить.
Валечка хнычетъ, Васечка плачетъ, Капочка реветъ, а растерявшаяся попадья даетъ шлепки тому и другому.
— Попъ, да уйми ихъ хоть ты, что ли! — кричитъ она наконецъ, — могуты моей нѣтъ!
— Это... это не домъ, а преисподняя!...
Отецъ Ѳеофанъ вскочилъ на ноги, чтобъ открыть дверь, войти въ дѣтскую и ругаться, кричать, топать ногами... И онъ сдѣлалъ бы такъ, если бы разсерженный взглядъ случайно не скользнулъ по развернутой страницѣ «указа». Вспомнилось поученье, припомнились только что прочитанныя правила, и стало ясно, что теперь выходить изъ себя грѣшно.
— Уйти, — мелькаетъ въ головѣ единственно здоровая мысль, — уйти.
пластались на груди, и вся фигура попа стала беспомощной. Пропала строгость осанки, пропало величие.
— Боже мой, Господи!.. Боже мой, Господи!.. — шепчет отец Феофан, а в ушах надоедливо сверлило Валечкино нытьё: гы... гы-ы...
Мысли о поученьи, о консисторском указе уплывали, хотелось их удержать, закрепить, но в сердце закралось уже то особое раздражение, которое является постоянным предвестником семейных ссор и сцен. Чувствуется, как злоба начинает покалывать в груди, звенеть в ушах. К горлу подвалило что-то тяжёлое, и нельзя его ни выплюнуть, ни проглотить.
Валечка хнычет, Васечка плачет, Капочка ревёт, а растерявшаяся попадья даёт шлепки тому и другому.
— Поп, да уйми их хоть ты, что ли! — кричит она наконец, — могуты моей нет!
— Это... это не дом, а преисподняя!...
Отец Феофан вскочил на ноги, чтоб открыть дверь, войти в детскую и ругаться, кричать, топать ногами... И он сделал бы так, если бы рассерженный взгляд случайно не скользнул по развёрнутой странице «указа». Вспомнилось поученье, припомнились только что прочитанные правила, и стало ясно, что теперь выходить из себя грешно.
— Уйти, — мелькает в голове единственно здоровая мысль, — уйти.
