Начало не удавалось. Фразы, обычныя для первыхъ строкъ проповѣди, скользили въ мозгу, какъ разорванныя дождевыя тучки въ осеннемъ небѣ, не цѣплялись за сознаніе, не укрѣплялись въ памяти. Это было тоскливо и мучительно.
Кончивъ ходить, отецъ Ѳеофанъ садился въ кресло, снова вставалъ, большой и широкій, какъ колоколъ, задумчивый, какъ аистъ. Порой подходилъ онъ къ темному пятну открытаго окна, вглядывался въ глубину влажной весенней ночи, теребилъ тремя пальцами кудряшки шелковистой бороды, клалъ за ухо длинную, постоянно спадавшую на глаза, прядь волосъ и думалъ, думалъ.
На письменномъ столѣ, заставленномъ бездѣлушками, семейными фотографіями, заваленномъ правильными грудками «Свѣта» и «Родины», массивными твореніями отцовъ церкви, лежалъ развернутый сѣрый полулистъ бумаги. Въ этомъ полулистѣ и крылась причина безпокойства отца Ѳеофана. Онъ бралъ со стола мягкимъ, деликатнымъ жестомъ бумагу, читалъ, какъ непонятную, и снова думалъ. Между тѣмъ, въ ней было ясное и простое содержаніе. Вверху острымъ шрифтомъ славянской Кириллицы было напечатано: «По указу... слушали». Далѣе мелкимъ убористымъ почеркомъ было изложено то, что «слушали», а затѣмъ стояло печатное, строго внушительное: «приказали». Приказали въ сущности то, что приказывали и раньше, т. е.
Начало не удавалось. Фразы, обычные для первых строк проповеди, скользили в мозгу, как разорванные дождевые тучки в осеннем небе, не цеплялись за сознание, не укреплялись в памяти. Это было тоскливо и мучительно.
Кончив ходить, отец Феофан садился в кресло, снова вставал, большой и широкий, как колокол, задумчивый, как аист. Порой подходил он к тёмному пятну открытого окна, вглядывался в глубину влажной весенней ночи, теребил тремя пальцами кудряшки шелковистой бороды, клал за ухо длинную, постоянно спадавшую на глаза, прядь волос и думал, думал.
На письменном столе, заставленном безделушками, семейными фотографиями, заваленном правильными грудками «Света» и «Родины», массивными творениями отцов церкви, лежал развёрнутый серый полулист бумаги. В этом полулисте и крылась причина беспокойства отца Феофана. Он брал со стола мягким, деликатным жестом бумагу, читал, как непонятную, и снова думал. Между тем, в ней было ясное и простое содержание. Вверху острым шрифтом славянской кириллицы было напечатано: «По указу... слушали». Далее мелким убористым почерком было изложено то, что «слушали», а затем стояло печатное, строго внушительное: «приказали». Приказали в сущности то, что приказывали и раньше, т. е.
