— Да ужъ извѣстное дѣло... у кого что болитъ... У насъ шибко насчетъ поравненія земли толкуютъ. Баютъ, и срокъ крайній обозначился: Троицынъ день. Вся земля отберется отъ господъ, подъ жербіевку пойдетъ... а жербій вынимать тому, кто своими руками пашетъ-сѣетъ, жнетъ-вяжетъ...
Толстый человѣкъ вдругъ обидѣлся на мужика. Вскочивъ неестественно быстро съ сидѣнья, онъ сложилъ короткіе, заплывшіе жиромъ пальцы въ обидную комбинацію и гнѣвно сталъ совать руку къ носу мужика:
— А вотъ этого не хочешь? Кукишъ съ масломъ не желаешь?.. — кричалъ толстякъ хриплымъ, возбужденнымъ голосомъ. Рыхлое мѣшкообразное туловище его тряслось отъ злости.
— Ишь вы!! Нѣтъ, распластать-бы васъ, мужлановъ толстопятыхъ, да всыпать каши березовой... горячей!!. Съ перцемъ... Взнуздать васъ некому, вотъ, што!..
Мужикъ спряталъ курчавую голову и замолчалъ. Пассажиры посмѣивались. Заплакалъ грудной ребенокъ.
Баба съ большимъ животомъ вынула его изъ ветошекъ. Крошечное существо сучило сморщенными ножками и, захлебываясь въ собственныхъ звукахъ, настойчиво требовало пищи.
Баба сунула рожокъ и онъ сразу оборвалъ плачъ. Пассажиры молчали; повидимому, вниманіе всѣхъ было обращено на ребенка и на женщину. Нѣкоторое время въ вагонѣ слышалось
— Да уж известное дело... у кого что болит... У нас шибко насчёт поравнения земли толкуют. Бают, и срок крайний обозначился: Троицын день. Вся земля отберётся от господ, под жербиёвку пойдёт... а жербий вынимать тому, кто своими руками пашет-сеет, жнёт-вяжет...
Толстый человек вдруг обиделся на мужика. Вскочив неестественно быстро с сиденья, он сложил короткие, заплывшие жиром пальцы в обидную комбинацию и гневно стал совать руку к носу мужика:
— А вот этого не хочешь? Кукиш с маслом не желаешь?.. — кричал толстяк хриплым, возбуждённым голосом. Рыхлое мешкообразное туловище его тряслось от злости.
— Ишь вы!! Нет, распластать бы вас, мужланов толстопятых, да всыпать каши берёзовой... горячей!!. С перцем... Взнуздать вас некому, вот што!..
Мужик спрятал курчавую голову и замолчал. Пассажиры посмеивались. Заплакал грудной ребёнок.
Баба с большим животом вынула его из ветошек. Крошечное существо сучило сморщенными ножками и, захлёбываясь в собственных звуках, настойчиво требовало пищи.
Баба сунула рожок и он сразу оборвал плач. Пассажиры молчали; по-видимому, внимание всех было обращено на ребёнка и на женщину. Некоторое время в вагоне слышалось
