пo темнымъ угламъ... Въ школѣ начались занятія. Безпорядочный шумъ смѣнился новымъ ровнымъ мѣрнымъ жужжаніемъ рабочаго улья.
— Ужъ и дѣвка! — думалъ про «учительшу» староста, раскачиваясь въ теплыхъ саняхъ по ухабамъ скучной зимней дороги.
Поздно вечеромъ вернулся староста отъ земскаго и снова сидѣлъ за самоваромъ. Вокругъ стола собралась семья: старуха-старостиха, взрослый сынъ, сноха, подростокъ Семка.
Податной Панфилъ Васильевичъ, пришедшій по дѣлу, сидѣлъ гостемъ.
Семенъ Данилычъ передавалъ свои впечатлѣнія.
— Съѣхалось эт-та старшинъ, старостъ... со всего участку... Ну, подождали часокъ-другой, третій: выходитъ. «Такъ и такъ, — говоритъ, собралъ я васъ, должностныхъ лицъ, для наблюденія порядку». Ну, много онъ тутъ толковалъ... и отчего нашихъ японцы бьютъ и про все...
— А все таки бьютъ нашихъ-то? — удивилась старуха.
— А пуще приказалъ наблюдать. «Наблюдайте, — говоритъ, — за смутой, за слухами...» Листочки пошли въ народъ и прочее такое... землей смущаютъ. Только, вотъ, назвалъ-то онъ больно
пo тёмным углам... В школе начались занятия. Беспорядочный шум сменился новым ровным мерным жужжанием рабочего улья.
— Уж и девка! — думал про «учительшу» староста, раскачиваясь в тёплых санях по ухабам скучной зимней дороги.
Поздно вечером вернулся староста от земского и снова сидел за самоваром. Вокруг стола собралась семья: старуха-старостиха, взрослый сын, сноха, подросток Сёмка.
Податной Панфил Васильевич, пришедший по делу, сидел гостем.
Семён Данилыч передавал свои впечатления.
— Съехалось эт-та старшин, старост... со всего участку... Ну, подождали часок-другой, третий: выходит. «Так и так, — говорит, собрал я вас, должностных лиц, для наблюдения порядку». Ну, много он тут толковал... и отчего наших японцы бьют и про всё...
— А всё-таки бьют наших-то? — удивилась старуха.
— А пуще приказал наблюдать. «Наблюдайте, — говорит, — за смутой, за слухами...» Листочки пошли в народ и прочее такое... землёй смущают. Только, вот, назвал-то он больно
