огрызокъ сахара на донышко и нетерпѣливо ерзалъ по скамьѣ, не рѣшаясь, однако, торопить Семена Данилыча.
— Такъ, вотъ, кажный Божій день! — жаловался староста.
— Ни чаю напиться, какъ слѣдоваетъ, ни что!.. Все торопишься... все дѣла! Люди, поди, деньгу зашибаютъ, промышляютъ, а ты по общественнымъ дѣламъ хлопочи!.. Шутка сказать, тридцать верстъ... а приказано... явись въ десять часовъ, какъ листъ передъ травой...
— Поспѣть-бы къ десяти-то часамъ, — робко замѣтилъ ямщикъ, — дорога-то не тово...
— Дастъ Господь — потрафимъ.
Наконецъ, староста кончилъ чай, истово помолился на образа и степенно одѣлся въ суконную шубу и нагольный тулупъ.
— Матрена! — крикнулъ онъ женѣ, — ежели спроситъ кто, аль изъ волости пришлютъ, скажи: къ земскому вызванъ... по общественнымъ дѣламъ!
— Ну-у! — отозвалась жена.
Обитыя рогожей сани-казанки съ шипомъ и хрустомъ отвалили отъ старостиныхъ воротъ.
Лохматыя гнѣдыя лошаденки, теряя по вѣтру линючую шерсть, путаясь въ непривычной гусевой упряжи, бойко трусили по улицѣ.
Вскорѣ морозный туманъ поглотилъ въ своемъ сумракѣ старостинъ домъ. Полозья весело свистѣли, и староста сталъ впадать въ дорожную мечтательную дремоту.
огрызок сахара на донышко и нетерпеливо ёрзал по скамье, не решаясь, однако, торопить Семёна Данилыча.
— Так, вот, кажный Божий день! — жаловался староста.
— Ни чаю напиться, как следовает, ни что!.. Всё торопишься... всё дела! Люди, поди, деньгу зашибают, промышляют, а ты по общественным делам хлопочи!.. Шутка сказать, тридцать вёрст... а приказано... явись в десять часов, как лист перед травой...
— Поспеть бы к десяти-то часам, — робко заметил ямщик, — дорога-то не тово...
— Даст Господь — потрафим.
Наконец, староста кончил чай, истово помолился на образа и степенно оделся в суконную шубу и нагольный тулуп.
— Матрёна! — крикнул он жене, — ежели спросит кто, аль из волости пришлют, скажи: к земскому вызван... по общественным делам!
— Ну-у! — отозвалась жена.
Обитые рогожей сани-казанки с шипом и хрустом отвалили от старостиных ворот.
Лохматые гнедые лошадёнки, теряя по ветру линючую шерсть, путаясь в непривычной гусевой упряжи, бойко трусили по улице.
Вскоре морозный туман поглотил в своём сумраке старостин дом. Полозья весело свистели, и староста стал впадать в дорожную мечтательную дремоту.
