Илья Ивановичъ мрачно, вопросительно взглянулъ на бабу. Она растерялась окончательно и безсвязно забормотала:
— Понесла какая... Свѣту Божьяго не видно... Что народу, поди, померзнетъ... Скотинѣ-то сердечной каково...
Илья Ивановичъ поднялъ голову и спросилъ Михайлу:
— Овцы-то на дворѣ?
— На дворѣ.
— Загнать надо въ хлѣвъ... вишь — пуржитъ...
Михайла всталъ, накинулъ на плечи полушубокъ и собрался выходить.
— А ты бы, касатикъ, потеплѣе одѣлся, — заговорила радостно тетка Марья, — валенки надѣнь, да тулупъ, a то не вылѣзешь, даромъ что...
Михайла посмотрѣлъ на тетку Марью и понялъ, въ чемъ дѣло. Онъ полѣзъ въ свой сундучекъ, порылся тамъ, надѣлъ Антонову шапку, его же полушубокъ, сунулъ подъ полу валенки и пошелъ.
— Гдѣ? — спросилъ онъ, спускаясь съ крыльца и невольно вздрагивая при видѣ разыгравшагося бурана.
— У землянки... ждетъ... — шопотомъ отвѣтила баба.
Антонъ крѣпко пожалъ руку брату.
— Спасибо, тетка Марья, — сказалъ онъ, оборачиваясь къ сердобольной бабѣ. — Не поминай лихомъ...
Илья Иванович мрачно, вопросительно взглянул на бабу. Она растерялась окончательно и бессвязно забормотала:
— Понесла какая... Свету Божьего не видно... Что народу, поди, померзнёт... Скотине-то сердечной каково...
Илья Иванович поднял голову и спросил Михайлу:
— Овцы-то на дворе?
— На дворе.
— Загнать надо в хлев... вишь — пуржит...
Михайла встал, накинул на плечи полушубок и собрался выходить.
— А ты бы, касатик, потеплее оделся, — заговорила радостно тётка Марья, — валенки надень, да тулуп, a то не вылезешь, даром что...
Михайла посмотрел на тётку Марью и понял, в чём дело. Он полез в свой сундучок, порылся там, надел Антонову шапку, его же полушубок, сунул под полу валенки и пошёл.
— Где? — спросил он, спускаясь с крыльца и невольно вздрагивая при виде разыгравшегося бурана.
— У землянки... ждёт... — шёпотом ответила баба.
Антон крепко пожал руку брату.
— Спасибо, тётка Марья, — сказал он, оборачиваясь к сердобольной бабе. — Не поминай лихом...
