разслабленныхъ, слѣпыхъ и другихъ хворыхъ и увѣчныхъ для исцѣленія черезъ прикосновеніе къ останкамъ Арриго.
Во время этой толкотни и суматохи прибыли въ Тревизо три нашихъ земляка; одинъ звался Стекки, другой Мартеллино, а третій Маркезе. Это были люди, проводившіе жизнь въ скитаніяхъ по господскимъ домамъ и въ передразниваніяхъ другихъ людей. Они никогда не бывали въ Тревизо и удивились, найдя городъ въ такомъ сильномъ волненіи; узнавъ о причинѣ его, они сильно заинтересовались и захотѣли посмотрѣть сами. Вещи они оставили въ гостинницѣ, и Маркезе сказалъ:
— Пойдемъ взглянуть на этого святого; только не знаю, какъ намъ пробраться къ нему: площадь полна нѣмцами и другимъ вооруженнымъ людомъ, которыхъ синьоръ здѣшней области держитъ на-готовѣ, для предотвращенія безпорядковъ; да и церковь, говорятъ, до того переполнена, что никому въ нее больше не протискаться.
Но Мартеллино, которому очень бы хотѣлось все повидать, сказалъ:
— Всетаки я найду средство приблизиться къ тѣлу.
— Какимъ образомъ? — спросилъ Маркезе.
— Вотъ какимъ, — отвѣтилъ Мартеллино, — я представлюсь разслабленнымъ, а ты и Стекки должны тащить меня съ двухъ сторонъ, какъ будто я не въ состояніи самъ идти; вы сдѣлаете видъ, что хотите провести меня туда, къ останкамъ Арриго, для исцѣленія. Тогда всѣ присутствующіе уступятъ намъ мѣсто и охотно дадутъ пройти.
Обоимъ товарищамъ страшно понравилась выдумка. Они тотчасъ отправились изъ гостинницы въ уединенное мѣсто, гдѣ Мартеллино вывернулъ у себя кисти рукъ, пальцы, плечи, ноги; даже глаза, ротъ и все лицо перекосилъ до такой степени, что страшно было взглянуть; всякій, съ перваго взгляда, долженъ былъ принять его за настоящаго порченаго и убогаго. Маркезе и Стекки подхватили его и поволокли къ собору, съ благочестивыми и смиренными физіономіями; тутъ они стали умолять стоявшихъ впереди пропустить ихъ. Легко проникли они внутрь; всѣ тотчасъ стали оборачиваться на нихъ и чуть не всюду послышались возгласы: «Мѣста, мѣста!». Такимъ образомъ они пробрались и къ тѣлу Арриго, а тамъ нѣкоторые почтенные люди, окружавшіе гробъ, приняли Мартеллино и возложили его на трупъ, чтобы онъ обрѣлъ вожделѣнное здравіе. Мартеллино, на котораго всѣ смотрѣли внимательно, что съ нимъ будетъ, полежалъ нѣкоторое время спокойно; затѣмъ, какъ мастеръ своего дѣла, началъ слегка расправлять одинъ палецъ; потомъ всю руку, плечо и, наконецъ, весь распрямился. При такомъ зрѣлищѣ всѣ до того громко стали прославлять Арриго, что не услыхали бы, пожалуй, и громовыхъ раскатовъ. На бѣду оказался близъ нихъ флорентинецъ, хорошій знакомый Мартеллино, но не узнавшій его, когда того тащили ко гробу Арриго; когда же Мартеллино расправился, флорентинецъ вдругъ захохоталъ и воскликнулъ:
— Ахъ, чтобъ его!.. Кто бы изъ насъ, видя, какъ его тащили, не принялъ его и вправду за калѣку!
Нѣкоторые тревизанцы, услыхавъ это, тотчасъ спросили:
— Такъ, стало быть, этотъ человѣкъ не былъ калѣкой?
— Боже упаси, — отвѣчалъ флорентинецъ, — онъ всегда былъ прямымъ, какъ и всякій изъ насъ, но лучше всякаго умѣетъ, какъ вы могли видѣть, продѣлывать подобныя штуки и прикидываться, чѣмъ захочетъ.
