выми; онъ рѣшилъ положить конецъ этой исторіи, проявивъ духъ римлянина и умъ аѳинянина. Онъ собралъ родню Гизиппа и Софроніи въ храмѣ, явился туда самъ въ сопровожденіи Гизиппа и держалъ къ собравшимся такую рѣчь:
— Философы единогласно утверждаютъ, что смертные поступаютъ не иначе, какъ по произволенію и предусмотрѣнію боговъ, и потому одни думаютъ, что все, что̀ свершается и должно свершится, подчинено гнету необходимости, другіе же относятъ это только къ вещамъ совершившимся. Кто дастъ себѣ трудъ вдуматься въ эти разнообразныя мнѣнія, тотъ долженъ понятъ, что спорить о чемъ-либо, чего нельзя вернуть — значитъ стремиться выказать себя болѣе мудрымъ, чѣмъ боги; но мы должны вѣровать, что боги суть обладатели вѣчнаго разума, располагаютъ всѣмъ и управляютъ нами и дѣлами нашими безъ всякаго заблужденія. Отвергать ихъ дѣянія — безсмысленное заблужденіе, достойное безсловеснаго животнаго; и вы сами можете понять, какого возмездія достойны тѣ, что, обсуждая рѣшенія боговъ, даютъ себя увлечь нечестивому гнѣву. А, по моему мнѣнію, именно таковы вы всѣ. Вы утверждали и продолжаете утверждать, что Софронія должна была стать женою Гизиппа, а стала моею, и забываете, что если такъ совершилось, то только потому, что отъ вѣчности было суждено, чтобы она стала женою не Гизиппа, а моею!
«Но оставимъ говорить о тайнахъ предопредѣленія и о намѣреніяхъ боговъ; многимъ эти вещи кажутся слишкомъ темными и недоступными разумѣнію смертныхъ, а иные даже думаютъ, что боги и совсѣмъ не удостаиваютъ нашихъ дѣлъ своимъ вниманіемъ; обратимся къ нашему людскому разуму. Тутъ мнѣ придется сдѣлать два существенныхъ отступленія отъ моихъ обычныхъ правилъ: во-первыхъ, воздать хвалу себѣ самому, а во-вторыхъ, побранить другихъ. Но такъ какъ ни въ томъ, ни въ другомъ я ни на волосъ не уклонюсь отъ истины, и такъ какъ этого неминуемо требуютъ обстоятельства, то я долженъ это сдѣлать. Ваши нападки на Гизиппа основываются лишь на раздраженіи, а отнюдь не на разумныхъ доводахъ; вы на него ропщете, укоряете его, язвите и осыпаете бранью за то, что онъ по доброй волѣ отдалъ мнѣ въ супруги ту, которую вы предназначили ему. Я же нахожу, что онъ за это заслуживаетъ только похвалы, и на это существуютъ двѣ причины: первая въ томъ, что онъ поступилъ какъ подобаетъ истинному другу, а вторая въ томъ, что его поступокъ гораздо разумнѣе, чѣмъ ваше первоначальное рѣшеніе. Святые завѣты дружбы требуютъ, чтобы друзья дѣлали все одинъ для другого; этого я не буду и доказывать, а скажу только, что узы дружбы могутъ быть несравненно тѣснѣе и крѣпче, чѣмъ узы кровныя и родственныя; друзья избираются нами самими, а родственники даются намъ судьбою. Что же удивительнаго въ томъ, что Гизиппъ, будучи моимъ другомъ, въ большей мѣрѣ возлюбилъ мою жизнь, чѣмъ дорожилъ вашимъ благоволеніемъ? Но перейдемъ ко второму доводу, которымъ я настойчиво стремлюсь доказать вамъ, что Гизиппъ поступилъ гораздо разумнѣе васъ; сколько я могу судить, вы совсѣмъ не вникаете въ предопредѣленіе боговъ и не хотите знать силы дружескихъ узъ. Ваше мнѣніе, вашъ взглядъ и разумѣніе были таковы, что Софронію слѣдовало отдать Гизиппу, человѣку молодому, философу; мнѣніе Гизиппа было то же самое — отдать ее молодому и философу; вы рѣшили ее отдать аѳинянину, Гизиппъ — римлянину; вы избрали ей мужа
