капитулѣ, въ присутствіи монахинь, смотрѣвшихъ исключительно на виновную, начала осыпать ее величайшими оскорбленіями, какія высказывались когда-либо женщинѣ; говорила она, что монахиня осквернила святость и добрую славу монастыря своей разнузданностью и недостойными поступками, о которыхъ могутъ узнать и міряне. Къ брани она присоединила вскорѣ и ужаснѣйшія угрозы. Стыдливая и застѣнчивая дѣвушка, будучи притомъ виноватой, не знала, что̀ ей отвѣчать; она безмолвствовала, возбуждая къ себѣ въ нѣкоторыхъ состраданіе. Между тѣмъ, пока аббатисса продолжала свои наставленія, обвиняемая случайно подняла глаза и увидала, что на головѣ аббатиссы штаны съ подтяжками, висѣвшими по обѣ стороны. Сообразивъ, въ чемъ дѣло, она совершенно ободрилась и сказала:
— Матушка, ради Бога, поправьте вашу скуфейку, а потомъ говорите мнѣ все, что хотите.
Аббатисса, не понимавшая ее, возразила:
— Какую скуфейку, преступная женщина? Ты вздумала еще шутить! Тебѣ кажется, что при твоемъ поступкѣ возможны еще шутки?
Но Изабетта опять повторила:
— Прошу васъ, матушка, поправьте вашу скуфейку, а потомъ говорите мнѣ, что вамъ угодно.
Тутъ уже многія монахини обратили вниманіе на голову аббатиссы, и она сама, взявшись за нее руками, догадалась, почему Изабетта говоритъ такимъ образомъ. Сознавъ тогда свой собственный проступокъ, и понимая, что всѣ его видятъ и что его не скрыть, аббатисса перемѣнила тонъ и начала говорить совсѣмъ въ иномъ духѣ, чѣмъ прежде. Въ концѣ концовъ она созналась, что невозможно противостоять побужденіямъ плоти; поэтому разрѣшила каждой монахинѣ пользоваться случаемъ, сколько можетъ, но безъ огласки, какъ это было и до сихъ поръ. Отпустивъ молодую монахиню, она отправилась къ своему патеру, а Изабетта — къ своему милому.
Онъ потомъ приходилъ еще много разъ, приводя въ отчаяніе монахинь, завидовавшихъ юной сестрѣ; остальныя, не имѣвшія еще возлюбленныхъ, пробовали счастья втихомолку, какъ умѣли.
