предоставивъ ей заботу объ остальномъ». Если онъ согласится это исполнить, хорошо, а если не согласится, то скажи ему отъ меня, чтобы онъ болѣе не доказывался тамъ, гдѣ я буду, и чтобы, если жизнь ему дорога, онъ не смѣлъ больше отправлять ко мнѣ ни пословъ, ни посланій. Затѣмъ ты пойдешь къ Ринуччо Паллермини и скажешь ему такъ: «Госпожа Франческа сообщаетъ, что готова исполнить твою волю, если ты окажешь ей одну громадную услугу, а именно: пойдешь сегодня, въ полночь къ гробницѣ, гдѣ похоронили недавно Сканнадіо, и, не говоря ни слова, что бы ты ни услыхалъ или ни почувствовалъ, вынешь его тихонько изъ гроба и принесешь въ домъ барыни. Тамъ ты узнаешь, для чего ей это нужно, и получишь отъ нея удовлетвореніе своихъ желаній. Если же ты не согласенъ выполнить это, то никогда болѣе не присылай къ ней ни пословъ, ни посланій».
Служанка пошла къ обоимъ юношамъ и точно повторила каждому, что ей было приказано. Оба отвѣчали, что пойдутъ не только въ склепъ, но даже въ адъ, если ея госпожа пожелаетъ. Служанка доложила объ этомъ отвѣтѣ, и та стала ждать, будутъ ли они настолько сумасбродны, что исполнятъ ея порученіе.
Итакъ, при наступленіи ночи, когда первый сонъ сомкнулъ вѣжды, Алессандро Кьярмонтези, снявъ все, кромѣ куртки, вышелъ изъ своего дома, пробираясь къ гробницѣ, чтобы замѣнить тамъ Сканнадіо. По дорогѣ его осѣнила одна страшная мысль, и онъ началъ говорить себѣ: «Ну, что я за дурень, куда я иду! Почемъ я знаю, можетъ быть, ея родственники, догадавшись, что я люблю Франческу, подозрѣвая даже и то, чего нѣтъ, заставили ее все это устроить, чтобы убить меня въ гробницѣ; въ такомъ случаѣ, я былъ бы устраненъ, а между тѣмъ никто въ свѣтѣ не открылъ бы никакихъ уликъ противъ нихъ; или кто знаетъ, пожалуй, это подстроилъ какой-нибудь мой врагъ, котораго она, можетъ быть, любитъ и хочетъ угодить ему этимъ». Говорилъ онъ и такъ: «Но положимъ, что ничего этого нѣтъ, а что просто ея родственники понесутъ меня къ ней въ домъ; всетаки, надо полагать, они не затѣмъ желаютъ добыть тѣло Сканнадіо, чтобы обниматься съ нимъ или бросить его въ объятія Франчески; напротивъ, надо думать, что они хотятъ учинить надъ нимъ какое-нибудь надругательство, какъ надъ человѣкомъ, вѣроятно, чѣмъ-нибудь насолившимъ. Вотъ почему я и не долженъ говорить ни слова, что̀ бы ни чувствовалъ; а если они выцарапаютъ мнѣ глаза, или вырвутъ зубы, или отрубятъ пальцы, или иную какую-нибудь штуку продѣлаютъ надо мной? Какъ же мнѣ тогда быть? Какъ мнѣ остаться покойнымъ? Между тѣмъ, проговори я хоть слово, они или узнаютъ меня и мнѣ, чего добраго, плохо придется, или даже если и ничего со мной не сдѣлаютъ, всетаки я ничего не достигну; они вѣдь не оставятъ меня съ дамой; а потомъ она скажетъ, что я нарушилъ ея приказъ, и никогда ничего не сдѣлаетъ для меня».
Раздумывая такимъ образомъ, онъ чуть было не вернулся домой, но всетаки неодолимая любовь толкала его впередъ, представляя противоположные доводы, и съ такой силой, что вскорѣ привела его къ гробницѣ. Увидавъ ее, онъ вошелъ въ склепъ, раздѣлъ Сканнадіо и облекся въ его платье; затѣмъ закрылъ крышку и легъ вмѣсто покойника. Между тѣмъ въ умѣ его зашевелились воспоминанія о томъ, что это былъ за человѣкъ. Отъ слышанныхъ о немъ разсказовъ, передававшихся, бывало, по ночамъ, могли всѣ волосы подняться
