ты не захочешь доставить мнѣ этого удовольствіи; поэтому совѣтую тебѣ, если солнышко станетъ тебя очень сильно припекать, вспомни о той стужѣ, которую ты меня заставила вытерпѣть; если бы ту стужу разбавить съ этою жарою, то вышла бы пріятная прохлада!
Безутѣшная женщина, слыша, какими жестокими словами Риньери закончилъ свою рѣчь, вновь начала рыдать и сказала ему:
— Ну, если я ничѣмъ не могу тронуть тебя и побудить къ состраданію, то пусть тебя смягчитъ любовь къ женщинѣ, которую ты считаешь лучше меня и которая, какъ ты говоришь, сама тебя любитъ. Прости меня ради любви къ ней, принеси мнѣ мои одежды, чтобы я могла укрыться, и дай мнѣ спуститься отсюда!
Ученый только расхохотался въ отвѣтъ и, соображая, что уже наступилъ третій часъ, отвѣчалъ ей:
— Ну, коли ты просишь меня ради этой дамы, то я не могу отказать тебѣ. Скажи мнѣ, гдѣ твоя одежда, я схожу за нею и помогу тебѣ спуститься.
Дама, повѣривъ ему, нѣсколько утѣшилась и указала ему, гдѣ спрятала свою одежду. Риньери отошелъ отъ башни, приказалъ своему слугѣ, чтобы онъ никуда не уходилъ и никого не подпускалъ близко, пока онъ не вернется, и, распорядившись такимъ образомъ, пошелъ къ своему другу, тамъ хорошенько закусилъ, а потомъ легъ отдохнуть.
Дама осталась одна на вершинѣ башни. Нѣкоторое время она утѣшалась надеждою, но потомъ постепенно ее вновь стало терзать отчаяніе; она сѣла, прислонившись къ той сторонѣ стѣны, гдѣ еще была небольшая тѣнь. Самыя мрачныя думы осаждали ее. Она то отчаявалась, то опять начинала ждать, что ученый вернется съ ея одеждою, то вновь впадала въ безнадеящую тоску. Отъ всѣхъ этихъ терзаній и сомнѣній и изморенная къ тому же безсонною ночью, она, наконецъ, уснула.
Тѣмъ временемъ солнце поднялось на полдень и начало немилосердно жечь ея нѣжное тѣло, остававшееся совершенно обнаженнымъ. Его жгучіе лучи накалили ея непокрытую голову. Тѣло ея было буквально испечено зноемъ и мѣстами начало даже давать трещины, которыя такъ ее мучили, что она, несмотря на всю усталость, не могла спать и проснулась. При первомъ же движеніи ей показалось, что съ нея слѣзаетъ кожа цѣлыми лоскутьями, подобно опаленному пергаменту. Голова ея такъ страшно болѣла, словно готова была лопнуть. Помостъ башни тоже раскалился, такъ что она не могла оставаться на одномъ мѣстѣ и съ рыданіями кидалась то въ ту, то въ другую сторону. Вдобавокъ стояла полная тишина, безъ малѣйшаго вѣтерка; мухи и оводы налетѣли въ громадномъ количествѣ и, садясь на открытыя раны тѣла, такъ истязали ее, что, казалось, будто ее кололи иглами. Она безпомощно махала руками и проклинала свою жизнь, своего любовника и Риньери. Кромѣ невыносимаго зноя, мухъ и оводовъ, ее истязалъ голодъ и еще больше, чѣмъ голодъ, мучительная жажда; сверхъ всего не давали ей покоя самыя отчаянныя и мрачныя мысли. Она вытянулась во весь ростъ, высматривая, нѣтъ ли кого-либо по близости, кто могъ бы ее увидѣть или услыхать; она готова была на все, лишь бы только увидѣть и кликнуть кого-нибудь на помощь. Но злая судьба лишила ее и этой помощи. Всѣ работники ушли съ поля отъ этой жары, никого не было видно кругомъ, всѣ засѣли въ прохладѣ по своимъ жилищамъ; она слышала только стрекотаніе кузнечиковъ. У ней передъ
