я его въ самомъ дѣлѣ любила, какъ ты опасаешься, то допустила бы мерзнуть на дворѣ?
Любовникъ былъ совершенно успокоенъ и доволенъ. Они легли и среди вкушаемыхъ наслажденій то-и-дѣло принимались трунить надъ злополучнымъ студіозусомъ. А тотъ ужь давно подпрыгивалъ, расхаживая по двору, чтобы хоть немного согрѣться; ему негдѣ было ни присѣсть отдохнуть, ни согрѣться, и онъ отъ души проклиналъ любезнаго братца вдовы, такъ долго у ней засидѣвшагося. Каждую минуту ученый ждалъ, что ему отопрутъ — и все напрасно.
А вдовушка пробаловалась съ своимъ возлюбленнымъ до половины ночи и вдругъ, вспомнивъ о студентѣ, сказала ему:
— Ну, что-то подѣлываетъ нашъ философъ? Какъ ты полагаешь, что въ немъ крѣпче — здравый смыслъ или любовь? Неужели и тотъ морозъ, что я заставила его перетерпѣть, не могъ выбить изъ тебя твоей ревности?
— Сердце мое, — отвѣчалъ ей любовникъ, — я знаю, что какъ ты для меня все мое благо, мой покой, мое наслажденіе и вся моя надежда, такъ и я для тебя то же!
— Коли такъ, — сказала вдовушка, — цѣлуй меня тысячу разъ, чтобы доказать мнѣ, что говоришь правду!
Любовникъ, крѣпко обнявъ ее, цѣловалъ ее не тысячу, а сто тысячъ разъ. Когда они помирились, вдова опять сказала ему:
— Давай, встанемъ и поглядимъ еще разъ, не потухъ ли на морозѣ тотъ огонь любви, о которомъ мой новый любовникъ писалъ мнѣ въ своихъ посланіяхъ?
Они встали, подошли къ окошку и начали смотрѣть. Бѣдный ученый выдѣлывалъ на дворѣ удивительныя тѣлодвиженія; у него зубъ на зубъ не попадалъ отъ мороза, который въ эту ночь былъ не шуточный.
— Ну, что̀ скажешь, сладость моя? — спрашивала вдовушка. — Видишь теперь, какъ я умѣю заставлять кавалеровъ выплясывалъ безъ музыки?
— Вижу, сокровище мое, — отвѣчалъ любовникъ.
— Теперь вотъ что сдѣлаемъ, — продолжала дама, — спустимся къ двери: ты стой тихонько, а я заговорю съ нимъ; послушаемъ, что онъ скажетъ; можетъ быть, его разговоры позабавятъ насъ не меньше его вида. Они тихонько вышли изъ комнаты, спустились къ выходной двери; стоя около нея, но не отворяя ея, дама тихонько окликнула его. Тотъ подумалъ, что его, наконецъ, впустятъ, и ужасно обрадовался.
— Я здѣсь, сударыня, — сказалъ онъ, подходя къ двери. — Отворите Бога ради, я умираю отъ холода.
— Вотъ какъ! — сказала дама. — Я не думала, что ты такой зябкій; да вѣдь, кажется, не очень холодно, снѣгу выпало немного. Въ Парижѣ, я думаю, гораздо холоднѣе. Къ сожалѣнію, я все еще не могу тебя впустить: братъ мой все еще не ушелъ. Но онъ скоро уйдетъ, и я тотчасъ отопру тебѣ. Я едва урвалась отъ него, чтобы только выдти и сказать тебѣ нѣсколько словъ въ утѣшеніе.
— Молю васъ, сударыня, отоприте дверь! — просилъ ее ученый. — Пустите меня хоть куда-нибудь укрыться: снѣгъ валитъ все время; когда можно будетъ, я приду къ вамъ!
— Дорогой мой, — отвѣчала дама, — никакъ не могу отворить тебѣ: эта дверь страшно скрипитъ. Братъ тотчасъ услышитъ, если я тебѣ отворю. Погоди, я пойду и скажу ему, что пора уходить, потомъ отворю тебѣ.
— Идите же поскорѣе, — сказалъ онъ, — да велите развести огонь,
