Ея блестящій взглядъ — живыхъ лучей родникъ;
Онъ страсть твою зажегъ въ моей груди впервые,
Черезъ мои глаза онъ въ сердце мнѣ проникъ…
Твое могущество открылъ мнѣ свѣтлый ликъ;
И понялъ я, что всѣ мечты мои живыя,
Покорствуя твоей таинственной стихіи,
Не въ силахъ сокрушить ярмо твоихъ веригъ…
Я все безсиліе борьбы съ тобой постигъ, —
Борьбы, несущей въ міръ страданья роковыя!..
Зиждитель радостей, творецъ земной услады,
И вотъ — я сталъ навѣкъ покорный данникъ твой,
Склонившійся во прахъ смиренно предъ тобой
И ждущій отъ тебя Божественной награды…
Кто знаетъ, — поняла ль она нѣмые взгляды?
Постигла ли она тоску души больной,
Ту вѣру, что лишь въ ней — и счастье, и покой,
Что безъ нея ни съ кѣмъ я не найду отрады…
О, зарони въ нее огонь тотъ негасимый,
Какого не залить и во́дамъ всей земли, —
Огонь, что отъ моей красавицы вдали
Томитъ меня тоской страстей неутолимой…
Лобзаній жаждою къ ручью надеждъ гонимый,
Молюся я тебѣ: „Ей душу опали,
Желанье жгучее влей въ сердце и пошли
Мои страданія — навстрѣчу къ нея, любимой“…
Когда Діонео умолкъ, знаменуя этимъ конецъ пѣсни, королева приказала пропѣть еще много другихъ, хотя и очень расхвалила пѣсенку Діонео. Но потомъ, когда часть ночи миновала, и королева почувствовала, что дневной жаръ ужь смѣнился ночною прохладою, она повелѣла, чтобы каждый пошелъ опочить, въ свое удовольствіе, до слѣдующаго дня.
