церковь никогда не ходилъ, а о таинствахъ постоянно говорилъ разныя мерзости; зато былъ самымъ усерднымъ посѣтителемъ кабаковъ и прочихъ злачныхъ мѣстъ. Женскій полъ любилъ, какъ собака палку, но превыше мѣры развлекался противоестественнымъ времяпрепровожденіемъ. Воровать и грабить для него было все равно, что для святого подавать милостыню. Обжирался и пьянствовалъ онъ часто даже въ явный вредъ себѣ же самому; шулеръ и игрокъ былъ образцовѣйшій. Да, впрочемъ, нечего мнѣ и распространяться о немъ: довольно сказать, что это былъ истый выродокъ людской породы, человѣкъ, хуже котораго еще не бывало.
Мушатто долгое время прикрывалъ его своею защитою, такъ что ему очень многое сходило съ рукъ и со стороны частныхъ лицъ, которымъ онъ пакостилъ, и со стороны суда. Вотъ объ этомъ-то Чепарелло и вспомнилъ Мушатто; онъ отлично зналъ всю его жизнь и всѣ дѣянія и порѣшилъ, что лучшаго дѣльца для травли дошлыхъ бургундцевъ ему не найти. Онъ призвалъ его къ себѣ и сказалъ:
— Господинъ Чапеллето, ты знаешь, что мнѣ надо отсюда уѣхать; а тутъ придется вести дѣла съ бургундцами, съ народомъ ненадежнымъ, и я не нахожу никого болѣе подходящаго, чѣмъ ты, чтобы получить съ нихъ свои долги. Ты теперь безъ дѣлъ, возьмись за это, я выхлопочу тебѣ покровительство двора, да сверхъ того вознагражу тебя условною частью изъ того, что ты взыщешь.
Чапелетто дѣйствительно былъ въ то время не у дѣлъ и бѣдствовалъ; вдобавокъ, удалялся его единственный защитникъ и покровитель. Онъ пораздумалъ и волей-неволей изъявилъ согласіе. Столковались объ условіяхъ, Чапелетто получилъ довѣренность и королевскія охранныя грамоты. Мушатто уѣхалъ, а вслѣдъ за нимъ и Чапелетто отправился въ Бургундію, гдѣ онъ почти никому не былъ ивѣетенъ. Тутъ онъ началъ съ того, что обошелся съ должниками мягко, какъ бы наперекоръ своей натурѣ; онъ оставлялъ удовольствіе показать себя во всемъ блескѣ впослѣдствіи.
Онъ жилъ въ домѣ у двухъ братьевъ, родомъ флорентинцевъ, занимавшихся ростовщичествомъ; тѣ знали Мушатто и очень чествовали его повѣреннаго. И вотъ однажды онъ заболѣлъ. Хозяева его тотчасъ засуетились, позвали врачей, приставили къ нему слугъ, вообще приняли всяческія мѣры къ его выздоровленію. Но ему ужъ нельзя было ничѣмъ помочь; онъ такъ былъ старъ и такъ безпорядочно велъ жизнь, что, по словамъ врачей, ему съ каждымъ днемъ должно было становиться все хуже и хуже, какъ человѣку, обреченному на неизбѣжную смерть. Оба брата-хозяева очень печалились. Сидя однажды въ комнатѣ сосѣдней съ больнымъ, они начали разговаривать между собою.
— Что намъ съ нимъ дѣлать? — говорилъ одинъ изъ нихъ. — Вотъ навязалась намъ забота! Удалить его изъ дома — чистый срамъ для насъ; да и безсмысленное дѣло; всѣ видѣли, какъ мы его приняли, звали докторовъ, ухаживали, лечили, а тутъ вдругъ взяли да выгнали больного при смерти въ такое время, когда онъ и не въ силахъ былъ сдѣлать намъ ничего худого. Съ другой стороны, онъ такой негодяй, что не захочетъ исповѣдаться и не приметъ никакихъ таинствъ; а если умретъ безъ покаянія, его не пустятъ ни въ одну церковь и придется его зарыть, какъ пса. Опять таки, если захочетъ исповѣдаться, то на немъ столько и такихъ грѣховъ, какихъ свѣтъ не видывалъ, и никакой духов-
