манеръ; такъ у него и остался грубый и жесткій голосъ и манеры, скорѣе приличныя скоту, чѣмъ человѣку, такъ что всѣ прозвали его Чимоне, — словомъ, которое на ихъ языкѣ означаетъ болванъ, скотина. Бѣдный отецъ горько оплакивалъ погибшую его жизнь. Аристиппо потерялъ всякую надежду, и чтобы только удалить съ глазъ долой этотъ вѣчный поводъ къ печали, отправилъ юношу въ деревню, чтобы онъ жилъ тамъ съ работниками. Чимоне это чрезвычайно понравилось: нравы и обычаи простонародья были для него болѣе подходящими, чѣмъ городскихъ жителей. Итакъ, онъ отправился въ деревню и тамъ занялся сельскими работами. Однажды случилось ему послѣ полудня проходить съ палкою на плечѣ изъ одного участка ихъ владѣній въ другой. Дорога лежала черезъ прелестнѣйшую рощицу, которая въ то время — стояла середина мая — вся была въ зелени. И должно быть сама судьба направляла его стопы: проходя черезъ лужайку, окруженную высочайшими деревьями, онъ увидѣлъ красавицу дѣвушку, спавшую близъ свѣжаго, изящнаго фонтана; на ней была такая тонкая одежда, что сквозь нее просвѣчивали ея нѣжныя формы; только нижняя частъ тѣла отъ пояса до ногъ была покрыта тонкою бѣлою пеленою. У ногъ ея спали двѣ женщины и мужчина, — слуги этой дѣвушки.
Чимоне въ первый разъ видѣлъ изящныя женскія формы; онъ оперся на свою дубинку и, не говоря ни слова, съ величайшимъ изумленіемъ и вниманіемъ смотрѣлъ на дѣвушку. И въ его грубой душѣ, въ которую никакими усиліями не удавалось внѣдрить ни малѣйшей благовоспитанности, впервые зашевелилось смутное сознаніе, что передъ нимъ находится прекраснѣйшее созданіе, когда-либо видѣнное смертнымъ. Мало-по-малу онъ началъ ближе всматриваться въ нее и различать отдѣльныя части изящнаго цѣлаго; ему нравились волосы, которые онъ сравнивалъ съ золотомъ, лобъ, носъ, ротъ, шея, руки и, наконецъ, грудь, еще мало развившаяся. Внезапно ставъ изъ чернорабочаго цѣнителемъ красоты, онъ ощутилъ страстное желаніе увидѣть ея глаза, крѣпко сомкнутые глубокимъ сномъ, хотѣлъ даже разбудить ее, чтобы полюбоваться ими. Но такъ какъ она казалась ему прекраснѣе всѣхъ женщинъ, которыхъ онъ видалъ, то со страхомъ подумалъ, не богиня ли это какая-нибудь. А такъ какъ онъ понималъ, что все божественное требуетъ бо̀льшаго почтенія, чѣмъ человѣческое, то и воздержался, дожидаясь, чтобы она сама проснулась. Это ожиданіе мучило его, но, охваченный невѣдомымъ наслажденіемъ, онъ не могъ сойти съ мѣста и все ждалъ. Дѣвушка, имя которой было Ифидженія, черезъ нѣсколько времени проснулась, подняла голову, открыла глаза и, увидя Чимоне, стоявшаго передъ нею, опершись на дубинку, очень изумилась и сказала ему:
— Это ты, Чимоне! Что ты дѣлаешь въ рощѣ въ эту пору?
Чимоне былъ хорошо извѣстенъ всѣмъ и каждому по своей фигурѣ, необычайной грубости и богатству отца. Онъ ничего не отвѣчалъ на слова Ифидженіи, а какъ только она открыла глаза, неподвижно уставился на нее и ему казалось, что ея взоры изливаютъ какую-то сладость, доселѣ имъ никогда еще не испытанную. Дѣвушка замѣтила это и поднялась, чтобы такое пристальное разсматриваніе не повлекло со стороны этого грубаго человѣка какой-нибудь не совсѣмъ приличной выходки. Поэтому, кликнувъ своихъ служанокъ, она встала и сказала ему:
— Ну, Чимоне, прощай!
Чимоне отвѣтилъ на это, что пойдетъ съ нею, и хотя дѣвушка, все еще опасаясь чего-нибудь, отказывалась отъ его компаніи, онъ не могъ
