ской жестокости, погибло въ промежутокъ времени съ марта по іюль свыше ста тысячъ человѣкъ. Гибли они и отъ страшной заразы, и оттого, что были покинуты безъ ухода и присмотра здоровыми, подавленными страхомъ. Раньше никто бы, пожалуй, не подумалъ, что во всей Флоренціи можно насчитать столько живыхъ, сколько въ ней оказалось мертвыхъ. О, сколько дворцовъ, сколько роскошныхъ домовъ и жилищъ, дотолѣ наполненныхъ многолюдными семьями, кавалерами и дамами, опустѣли, вымерли сплошь до послѣдняго служителя! Сколько родовитыхъ фамилій, огромныхъ наслѣдствъ, знаменитыхъ богатствъ остались безъ наслѣдниковъ! Сколько храбрыхъ мужей, прекрасныхъ женщинъ, красивыхъ юношей, которыхъ не кто иной, а сами Эскулапъ, Галіенъ и Иппократъ признали бы исполненными цвѣтущаго здоровья, еще утромъ обѣдали съ родными и друзьями, а вечеромъ на слѣдующій день ужинали съ своими усопшими предками!
Тяжко мнѣ бродить мыслью среди этихъ ужасныхъ бѣдствій, и потому я опущу все, что нахожу возможнымъ оставить безъ упоминанія.
И вотъ въ это-то время, когда нашъ городъ стоялъ почти совсѣмъ пустой, случилось (объ этомъ я слышалъ впослѣдствіи отъ лица, достойнаго вѣры), что однажды, во вторникъ утромъ, въ почитаемой церкви Святой Маріи Новой (Santa Maria Novella) сошлось семь молодыхъ женщинъ. Кромѣ нихъ въ церкви почти никого не было. Эти дамы были связаны между собою либо узами родства, либо дружбы и сосѣдства; ни одна изъ нихъ не перешла за двадцать восьмую годину жизни, а младшей было не менѣе восемнадцати лѣтъ. Всѣ онѣ были женщины умныя, благородной крови, красивыя, добрыхъ нравовъ, скромныя и привѣтливыя, прилично одѣтыя! Я не хочу называть ихъ настоящими именами, ради того, чтобы имъ впослѣдствіи не пришлось устыдиться за тѣ вещи, которыя ими были разсказаны и выслушаны въ послѣдующихъ повѣстяхъ. Теперь требованія стали строже и явились ограниченія въ пользованіи такими удовольствіями, которыя въ тѣ времена были дозволены не только для ихъ возраста, но даже и для болѣе зрѣлаго. Не хотѣлось бы мнѣ также дать поводъ завистникамъ, готовымъ очернить человѣка безупречнаго, какимъ-нибудь образомъ задѣть честное имя этихъ дамъ своими неумѣстными пересудами. А для того, чтобы ихъ не смѣшивать между собою въ ихъ рѣчахъ, я намѣренъ назвать ихъ вымышленными именами, соотвѣтствующими, въ большей или меньшей степени, ихъ характерамъ. Первую, старшую годами, будемъ называть Пампинеею, вторую — Фіамметтою, третью — Филоменою, четвертую — Эмиліею; пятая пусть будетъ Лауретта, шестая Неифиле; послѣднюю, седьмую, назовемъ (не безъ причины) Элизою. Безъ всякаго предварительнаго уговора, совершенно случайно сошлись онѣ въ этотъ разъ въ церкви, сѣли всѣ въ кружокъ, долго вздыхали, потомъ оставили молитвы и начали бесѣдовать о текущихъ дѣлахъ и событіяхъ. Спустя нѣкоторое время, когда всѣ примолкли, Пампинея обратилась къ нимъ съ такою рѣчью:
— Дорогія мои! Вы, какъ и я, много разъ могли слышать, что тотъ, кто честно пользуется своимъ правомъ, никому вреда не дѣлаетъ. Каждый рожденный въ свѣтъ обладаетъ естественнымъ правомъ по мѣрѣ возможности поддерживать и охранять свою жизнь. Это до такой степени признано всѣми, что не разъ случалось людямъ, защищая свою жизнь, безнаказанно совершать даже убійство. Если даже это допускается законами, предназначенными для попеченія о благѣ каждаго смертнаго, то не будетъ ли тѣмъ болѣе позволительно для насъ и для другихъ принимать какія возможно мѣры для защиты нашей жизни? Когда я подумаю о томъ, что мы дѣлали сегодня
