видностями и подвидами, и наконецъ видами. Вспомнимъ, какъ разногласны натуралисты на счетъ степени, которую они придаютъ многимъ замѣняющимъ другъ друга формамъ Европы и Сѣверной Америки.
Итакъ, если мы въ природномъ состояніи находимъ и измѣнчивость и могучую силу, всегда готовую подхватывать всѣ прокидывающіяся уклоненія, почему намъ сомнѣваться въ томъ, что уклоненія, въ какомъ-либо отношеніи полезныя организмамъ, при чрезвычайной сложности ихъ жизненныхъ соотношеній, могутъ быть сохранены, накоплены и унаслѣдованы? Почему, если человѣкъ, при нѣкоторомъ терпѣніи, можетъ подобрать уклоненія полезныя для него, природа не могла-бы подобрать уклоненія полезныя, при измѣняющихся условіяхъ жизни, ея живымъ произведеніямъ? Какой предѣлъ можемъ мы положить этой силѣ, дѣйствующей въ теченіе долгихъ вѣковъ и строго изслѣдующей весь складъ каждаго организма, его строеніе, его образъ жизни, благопріятствующей всему хорошему, отбрасывающей все дурное? Я не могу представить себѣ предѣловъ этой силѣ, медленно, но въ совершенствѣ приспособляющей каждую форму къ самымъ сложнымъ жизненнымъ соотношеніямъ. Теорія естественнаго подбора, даже если мы ограничимся этимъ соображеніемъ, кажется мнѣ сама по себѣ правдоподобною. Я уже перечислилъ съ возможною добросовѣстностію всѣ возраженія и затрудненія, которыя можно привести въ опроверженіе ея. Обратимся теперь къ спеціальнымъ свидѣтельствамъ и доводамъ, говорящимъ въ пользу этой теоріи.
При воззрѣніи, по которому виды суть лишь рѣзкія и постоянныя разновидности, и каждый видъ сперва существовалъ въ качествѣ разновидности, мы можемъ объяснить себѣ, почему нельзя провести рѣзкой границы между видами, по обиходному воззрѣнію возникшими черезъ отдѣльные творческіе акты, и разновидностями, которыхъ происхожденіе приписывается дѣйствію вторичныхъ причинъ. При этомъ самомъ воззрѣніи мы можемъ понять, почему въ каждой мѣстности, въ которой многіе виды одного рода возникли и гдѣ они теперь благоденствуютъ, эти виды должны представлять много разновидностей; ибо тамъ, гдѣ размноженіе видовъ было дѣятельно, мы, вообще говоря, можемъ ожидать, что найдемъ его въ дѣйствіи и въ настоящее время; а такъ оно и есть въ дѣйствительности, если разновидности суть возникающіе виды. Сверхъ того, виды обширныхъ родовъ, представляющихъ намъ наибольшее число разновидностей или возникающихъ видовъ, до нѣкоторой степени сохраняютъ харак-
видностями и подвидами, и наконец видами. Вспомним, как разногласны натуралисты насчет степени, которую они придают многим заменяющим друг друга формам Европы и Северной Америки.
Итак, если мы в природном состоянии находим и изменчивость и могучую силу, всегда готовую подхватывать все прокидывающиеся уклонения, почему нам сомневаться в том, что уклонения в каком-либо отношении полезные организмам при чрезвычайной сложности их жизненных соотношений могут быть сохранены, накоплены и унаследованы? Почему, если человек, при некотором терпении, может подобрать уклонения полезные для него, природа не могла бы подобрать уклонения полезные, при изменяющихся условиях жизни, ее живым произведениям? Какой предел можем мы положить этой силе, действующей в течение долгих веков и строго исследующей весь склад каждого организма, его строение, его образ жизни, благоприятствующей всему хорошему, отбрасывающей все дурное? Я не могу представить себе пределов этой силе, медленно, но в совершенстве приспособляющей каждую форму к самым сложным жизненным соотношениям. Теория естественного подбора, даже если мы ограничимся этим соображением, кажется мне сама по себе правдоподобною. Я уже перечислил с возможною добросовестностью все возражения и затруднения, которые можно привести в опровержение ее. Обратимся теперь к специальным свидетельствам и доводам, говорящим в пользу этой теории.
При воззрении, по которому виды суть лишь резкие и постоянные разновидности, и каждый вид сперва существовал в качестве разновидности, мы можем объяснить себе, почему нельзя провести резкой границы между видами, по обиходному воззрению возникшими через отдельные творческие акты, и разновидностями, которых происхождение приписывается действию вторичных причин. При этом самом воззрении мы можем понять, почему в каждой местности, в которой многие виды одного рода возникли и где они теперь благоденствуют, эти виды должны представлять много разновидностей; ибо там, где размножение видов было деятельно, мы, вообще говоря, можем ожидать, что найдем его в действии и в настоящее время; а так оно и есть в действительности, если разновидности суть возникающие виды. Сверх того, виды обширных родов, представляющих нам наибольшее число разновидностей или возникающих видов, до некоторой степени сохраняют харак-
