которую разсудительность, когда удивился, услыхавъ мой голосъ позади себя. Какъ и всѣ дѣти, онъ очень любилъ смотрѣться въ зеркало и менѣе чѣмъ въ два мѣсяца совершенно понялъ, что онъ видитъ только образы, потому что когда я въ это время молча дѣлалъ какую нибудь гримасу, онъ быстро оглядывался на меня. Однако разъ, мѣсяцевъ семи, будучи въ саду, онъ увидалъ меня черезъ окно и не зналъ, что это — я, или мой образъ. Другое мое дитя, маленькая дѣвочка, даже въ годъ, далеко не такъ была развита; она видимо удивлялась, видя въ зеркалѣ изображеніе человѣка, приближающагося къ ней сзади. Обезьяны высшихъ родовъ, которымъ я показывалъ зеркало, поступали иначе: они протягивали руки за зеркало, что было очень разумно, но смотрѣться онѣ не любили — напротивъ, разъ посмотрѣвшись, сердились и болѣе глядѣть не хотѣли.
Ребенку было пять мѣсяцевъ, когда проявилась у него первая ассоціація идей, независящая ни отъ какого урока; когда ему надѣвали шляпу и манто и не шли тотчасъ же гулять, онъ сердился. Семи мѣсяцевъ онъ сдѣлалъ большой шагъ — онъ соединилъ свою няню съ ея именемъ; всякій разъ, какъ я ее звалъ, онъ вездѣ искалъ ее глазами. Другой ребенокъ повадился ворочать головой справа налѣво; мы ему подражали и поощряли его приговаривая „ворочай головку;“ въ семь мѣсяцевъ онъ дѣлалъ тоже движеніе, когда мы произносили только эти слова, не дѣлая никакого движенія. Первое дитя, о которомъ я все время веду рѣчь, отъ семи до одиннадцати мѣсяцевъ научился соединять много предметовъ и дѣйствій съ словами; такъ, когда ему говорили „поцѣлуй“, онъ протягивалъ губки и оставался недвижимымъ; когда онъ видѣлъ ящикъ съ углемъ, иди пролитую воду, онъ говорилъ а! потому что ему не разъ повторяли, что это грязно. Я долженъ прибавить, что семи мѣсяцевъ, безъ нѣсколькихъ дней, онъ соединялъ свое имя съ своимъ изображеніемъ въ зеркалѣ, такъ что когда его звали, онъ всегда обращался къ зеркалу, какъ бы далеко оно отъ него ни было. Въ десять мѣсяцевъ и нѣсколько дней онъ самъ догадался, что когда передъ нимъ является на
которую рассудительность, когда удивился, услыхав мой голос позади себя. Как и все дети, он очень любил смотреться в зеркало и менее чем в два месяца совершенно понял, что он видит только образы, потому что когда я в это время молча делал какую нибудь гримасу, он быстро оглядывался на меня. Однако раз, месяцев семи, будучи в саду, он увидал меня через окно и не знал, что это — я, или мой образ. Другое мое дитя, маленькая девочка, даже в год, далеко не так была развита; она видимо удивлялась, видя в зеркале изображение человека, приближающегося к ней сзади. Обезьяны высших родов, которым я показывал зеркало, поступали иначе: они протягивали руки за зеркало, что было очень разумно, но смотреться они не любили — напротив, раз посмотревшись, сердились и более глядеть не хотели.
Ребенку было пять месяцев, когда проявилась у него первая ассоциация идей, независящая ни от какого урока; когда ему надевали шляпу и манто и не шли тотчас же гулять, он сердился. Семи месяцев он сделал большой шаг — он соединил свою няню с её именем; всякий раз, как я ее звал, он везде искал ее глазами. Другой ребенок повадился ворочать головой справа налево; мы ему подражали и поощряли его приговаривая „ворочай головку;“ в семь месяцев он делал тоже движение, когда мы произносили только эти слова, не делая никакого движения. Первое дитя, о котором я всё время веду речь, от семи до одиннадцати месяцев научился соединять много предметов и действий с словами; так, когда ему говорили „поцелуй“, он протягивал губки и оставался недвижимым; когда он видел ящик с углем, иди пролитую воду, он говорил а! потому что ему не раз повторяли, что это грязно. Я должен прибавить, что семи месяцев, без нескольких дней, он соединял свое имя с своим изображением в зеркале, так что когда его звали, он всегда обращался к зеркалу, как бы далеко оно от него ни было. В десять месяцев и несколько дней он сам догадался, что когда перед ним является на
