Шире, все шире, кругами, кругами
Ходи, ходи и рукой мани,
Такъ паръ вечерній плаваетъ лугами.
Когда за лѣсомъ огни и огни.
Вотъ струны-быки и слѣва и справа,
Рога ихъ — смерть, и мычанье — бѣда,
У нихъ на пастбищѣ горькія травы,
Колючій волчецъ, полынь, лебеда.
Хочетъ встать, не можетъ… кремень зубчатый,
Зубчатый кремень, какъ гортанный крикъ,
Подъ бархатной лапой, грозно подъятой,
Въ его крылатое сердце проникъ.
Рухнулъ грудью, путая аксельбанты.
Уже не пить, не смотрѣть нельзя,
Засуетились офиціанты,
Пьянаго гостя унося.
Что-жъ, господа, половина шестого?
Счетъ, Асмодей, намъ приготовь!
Дѣвушка, смѣясь, съ полосы кремневой
Узкимъ язычкомъ слизываетъ кровь.
Шире, всё шире, кругами, кругами
Ходи, ходи и рукой мани,
Так пар вечерний плавает лугами.
Когда за лесом огни и огни.
Вот струны-быки и слева и справа,
Рога их — смерть, и мычанье — беда,
У них на пастбище горькие травы,
Колючий волчец, полынь, лебеда.
Хочет встать, не может… кремень зубчатый,
Зубчатый кремень, как гортанный крик,
Под бархатной лапой, грозно подъятой,
В его крылатое сердце проник.
Рухнул грудью, путая аксельбанты.
Уже ни пить, ни смотреть нельзя,
Засуетились официанты,
Пьяного гостя унося.
Что ж, господа, половина шестого?
Счет, Асмодей, нам приготовь!
Девушка, смеясь, с полосы кремневой
Узким язычком слизывает кровь.
