«Я красавицъ такихъ, лебедей
Съ бѣлизною такою молочной,
Не встрѣчалъ никогда и нигдѣ,
Ни въ заморской странѣ, ни въ восточной.
Но еще ни одна не была
Во дворцѣ моемъ пышномъ, въ Лагорѣ:
Умираютъ въ пути, и тѣла
Я бросаю въ Каспійское Море.
Спать на днѣ, средь чудовищъ морскихъ,
Почему имъ, безумнымъ, дороже,
Чѣмъ въ могучихъ объятьяхъ моихъ
На торжественномъ княжескомъ ложѣ?
И порой мнѣ завидна судьба
Парня съ бѣлой пастушеской дудкой
На лугу, гдѣ дѣвичья гурьба
Такъ довольна его прибауткой».
Эти крики заслыша, Вольга
Выходилъ и поглядывалъ хмуро,
Надѣвалъ тетиву на рога
Бѣловежскаго стараго тура.
«Я красавиц таких, лебедей
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной.
Но еще ни одна не была
Во дворце моем пышном, в Лагоре:
Умирают в пути, и тела
Я бросаю в Каспийское Море.
Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?
И порой мне завидна судьба
Парня с белой пастушеской дудкой
На лугу, где девичья гурьба
Так довольна его прибауткой».
Эти крики заслыша, Вольга
Выходил и поглядывал хмуро,
Надевал тетиву на рога
Беловежского старого тура.
