когда былъ въ трехъ шагахъ отъ нихъ, и воскликнулъ: „Ну-съ, госпожа баронесса, какъ поживаешь?“ Это былъ мѣстный кюре.
Мама, родившаяся въ вѣкъ философовъ, воспитанная отцомъ мало вѣровавшимъ, въ дни революціи, не посѣщала церковь, хотя любила священниковъ по какому-то религіозному инстинкту, чисто женскому.
Она совсѣмъ забыла аббата Пико, своего кюре, и теперь, увидавъ его, покраснѣла. Она извинилась, что не сообщила раньше о своемъ пріѣздѣ. Но добродушный человѣкъ, по-видимому, не обратилъ на это ни малѣйшаго вниманія. Онъ взглянулъ на Жанну и замѣтилъ ей, что она очень поздоровѣла. Сѣлъ, положилъ шляпу на колѣни и вытеръ лобъ. Онъ былъ очень толстъ, очень красенъ и страшно потѣлъ. Онъ ежеминутно вытаскйвалъ изъ кармана громадный клѣтчатый платокъ, пропитанный потомъ, и проводилъ имъ по лицу и шеѣ, но едва платокъ успѣвалъ погрузиться въ черныя нѣдра одежды, какъ новыя капли появлялись на кожѣ и, падая на черную сутану, обтягивавшую полный животъ, запечатлѣвали маленькими круглыми пятнышками осѣвшую дорожную пыль.
Онъ былъ человѣкъ веселый, терпимый, болтливый,—словомъ, настоящій деревенскій священникъ. Онъ разсказалъ различныя исторіи изъ жизни мѣстныхъ жителей и какъ бы умышленно не замѣтилъ, что эти двѣ его прихожанки не были еще въ церкви, баронесса—по свойственной ей безпечности и индифферентизму, а Жанна—потому, что была очень рада вырваться изъ монастыря, гдѣ религіозные обряды успѣли надоѣсть ей.
Пришелъ баронъ. Въ силу своего пантеизма, онъ былъ равнодушенъ къ догматамъ. Съ аббатомъ, котораго едва зналъ, онъ былъ любезенъ и пригласилъ его отобѣдать съ ними.
