выми лучами восходящаго солнца, при свѣтѣ которыхъ на палубѣ лодки блистала гладкая спина громаднаго перистаго ската или жирное брюхо торбета.
За столомъ онъ съ восторгомъ разсказывалъ о своихъ прогулкахъ, а мама въ свою очередь сообщала ему, сколько разъ она прошлась по длинной правой аллеѣ тополей, той, которая примыкала къ фермѣ Кульяровъ, такъ какъ лѣвая не была достаточно солнечна.
Ей былъ прописанъ моціонъ, и она старательно гуляла. Какъ только разсѣивалась ночная свѣжесть, она выходила, опираясь на руку Розаліи, укутанная мантиліей и двумя шалями, прикрывъ голову шляпой и красивымъ платкомъ.
Волоча лѣвую ногу, нѣсколько болѣе тяжелую, которою по всей длинѣ дорожки она успѣла провести двѣ пыльныхъ борозды, на которыхъ трава уже завяла, она безъ конца начинала свою вѣчную прогулку взадъ и впередъ, отъ угла замка до первыхъ деревцовъ рощи. На обоихъ концахъ этой тропинки она велѣла поставить скамьи, и черезъ каждыя пять минутъ она останавливалась и, обращаясь къ бѣдной терпѣливой дѣвушкѣ, поддерживавшей ее, говорила: „присядемъ, милая, я немного устала“.
И при каждой остановкѣ она оставляла на одной изъ скамей то головной платокъ, то одну, то другую шаль, то, наконецъ, свою мантилію; и все это составляло на обоихъ концахъ аллеи двѣ кучи одежды, которыя Розалія должна была тащить на свободной рукѣ, когда барыня отправлялась завтракать.
Послѣ завтрака баронесса возобновляла свою прогулку болѣе медленнымъ шагомъ и съ болѣе продолжительными отдыхами, причемъ иногда даже засыпала на часокъ въ длиішомъ креслѣ, которое ей выкатывали.
