— Такъ ты ему скажи, что его отецъ умеръ, и мать померла, братъ тоже умеръ. Горячка была. Въ одинь мѣсяцъ всѣ трое померли. Въ январѣ 1883 года; вотъ уже три года съ половиной.
Дюкло почувствовалъ, что вся кровь его стѣснилась у сердца. Нѣсколько минутъ просидѣлъ онъ молча, не зная, что сказать, потомъ выговорилъ:
— И ты вѣрно знаешь?
— Вѣрно.
— Кто же тебѣ сказалъ?
Она положила руки ему на плечи и посмотрѣла прямо въ глаза.
— Побожись, что не разболтаешь.
— Ну, побожился. Ей Богу.
— Я сестра ему.
Онъ противъ своей воли вскрикнулъ: — Франсуаза?!
Она опять пристально посмотрѣла на него и, вся потрясенная безумнымъ ужасомъ, глубокимъ отвращеніемъ, она тихо, тихо пошевелила губами, почти не выпуская словъ.
— О Боже, это ты, Селестинъ!!
Они не шевелились, замерли, какъ были, смотря въ глаза другъ другу.
А вокругъ нихъ остальные орали пьяными голосами. Звонъ стакановъ, стукъ ладонями и кулаками и пронзительный визгъ женщинъ перемѣшивались съ гамомъ пѣсенъ. Онъ чувствовалъ на себѣ, прижавшуюся къ нему, трепещущую отъ ужаса, свою сестру.
И тогда, самымъ тихимъ шепотомъ, боясь, чтобы никто не услыхалъ, такъ тихо, что даже она едва, едва разбирала его слова, онъ проговорилъ: — Господи, что же мы надѣлали!
Глаза ея вдругъ налились слезами и она прошептала:
— Развѣ я виновата?
