мовъ. Но вотъ Дюкло остановился около одного дома получше другихъ, и повелъ туда свою компанію.
Гульба вышла на славу. Она продолжалась четыре часа сряду. Прогуливая шестимѣсячное жалованье, матросы сидѣли въ большой залѣ трактира, какъ хозяева, недоброжелательно оглядывая привычныхъ посѣтителей, которые усаживались въ уголкахъ за маленькими столиками, и которымъ прислуживала, одѣтая какъ бэби, дѣвица, и, подавъ что имъ нужно было, присаживалась къ нимъ. Каждый изъ нихъ выбралъ себѣ подругу и ужъ не разставался съ нею весь вечеръ. Три стола были сдвинуты вмѣстѣ и матросы прежде всего выпили вмѣстѣ съ женщинами, потомъ они поднялись и пошли съ ними на верхъ. Долго и громко стучали толстые башмаки двадцати ногъ по деревяннымъ ступенькамъ, пока они всѣ ввалились черезъ узкія двери и разбрелись по отдѣльнымъ комнатамъ. Потомъ опять сошли внизъ пить, опять вошли на верхъ, и опять спустились.
Теперь они всѣ были ужъ пьяны и съ налитыми кровью глазами, сидя каждый со своей подругой, несвязно кричали, сами не зная что. Кто пѣлъ, кто кричалъ, кто стучалъ кулакомъ по столу, кто лилъ себѣ въ глотку вино. Животное въ человѣкѣ было разнуздано. Селестинъ Дюкло сидѣлъ среди товарищей. Съ нимъ сидѣла крупная, толстая, краснощекая женщина, на которую онъ смотрѣлъ страстными глазами. Онъ выпилъ не меньше другихъ, но не былъ еще совсѣмъ пьянъ; у него въ головѣ бродили кое-какія мысли. Онъ разнѣжился и искалъ о чемъ бы заговорить съ своей подругой. Но мысли приходили ему и тотчасъ же уходили, и онъ никакъ не могъ поймать, вспомнить, высказать.
Онъ смѣялся и говорилъ:
