валиной, обреченной на неподвижность, на безсильныя вспышки гнѣва и неизбѣжную тучность.
Счастливъ ли онъ или страдаетъ? У меня явилось желаніе, сперва слабое, все болѣе и болѣе возраставшее и, наконецъ, непреодолимое желаніе, узнать его біографію хотя бы только въ главныхъ чертахъ, чтобы догадками дополнить недосказанное.
Мечтая объ этомъ, я заговорилъ съ нимъ. Мы обмѣнялись нѣсколькими банальными фразами, и я, взглянувъ на сѣтку, подумалъ: „У него стало-быть трое дѣтей. Конфекты для жены, кукла для дочки, барабанъ и ружье для сыновей, а паштетъ для себя“.
Вдругъ я обратился къ нему съ вопросомъ:
— Вы семьянинъ?
— Нѣтъ.
Я почувствовалъ неловкость, какъ будто сдѣлалъ какую-то грубую непристойность, и сказалъ:
— Извините пожалуйста. Я предположилъ это потому что слышалъ какъ вашъ лакей говорилъ объ игрушкахъ. Волей-неволей приходится слышать и дѣлать свои выводы.
Онъ улыбнулся и проборматалъ:
— Нѣтъ, я даже не женатъ; я остался при приготовленіяхъ къ женитьбѣ.
Я сдѣлалъ видъ, что я вдругъ припомнилъ.
— Да, правда, вы были женихомъ, когда я васъ зналъ, женихомъ мадемуазель де-Мандаль, кажется?
— Да, это вѣрно; у васъ превосходная память.
На меня напала удивительная смѣлость и я прибавилъ:
— Я припоминаю, будто слышалъ, что мадемуазель де-Мандель вышла замужъ за… за..?
Онъ тихо произнесъ:
