— И эта любовница не была беременна, когда вы ее прогнали?
Вдругъ вся прежняя злоба, подавленная двадцать пять лѣтъ тому назадъ, — не подавленная, но замуравленная въ глубинѣ души любовника, — пробила крѣпость вѣры, покорности Провидѣнію, самоотреченія, воздвигнутаго на ней, и внѣ себя онъ воскликнулъ:
— Я прогналъ ее, потому что она меня обманула и была беременна отъ другого; не будь послѣдняго обстоятельства, я убилъ бы ее и васъ вмѣстѣ съ ней.
Молодой человѣкъ, въ свою очередь смущенный искреннимъ порывомъ аббата, возразилъ нѣсколько сдержаннѣе:
— Кто же вамъ сказалъ, что ребенокъ былъ отъ другого?
— Да сама же она; она сказала мнѣ это, издѣваясь надо мной.
Тогда бродяга, не оспаривая этого заявленія, замѣтилъ самымъ равнодушнымъ видомъ негодяя:
— Такъ что же? Маменька ошиблась, дразня васъ, вотъ и все.
Послѣ бурнаго порыва ярости, аббатъ, овладѣвъ нѣсколько собой, спросилъ въ свою очередь:
— А кто вамъ сказалъ, что вы мой сынъ?
— Она, г-нъ кюре, умирая… А затѣмъ вотъ это. — И онъ протянулъ аббату маленькую фотографію.
Старикъ взялъ ее и медленно, долго, съ горечью въ сердцѣ сравнивалъ этого неизвѣстнаго прохожаго съ своимъ прежнимъ изображеніемъ; всякія сомнѣнія исчезли; да, это былъ его сынъ.
Скорбь, страшно мучительная, какъ угрызеніе совѣсти за давнее преступленіе, охватила его душу. Кое-что онъ понималъ, остальное угадывалъ, и ему ясно рисовалась звѣр-
