боль души при воспоминаніи о томъ днѣ, когда ея служанка упала у этой самой постели, съ ребенкомъ въ ногахъ—братомъ того, который такъ жестоко раздиралъ ея внутренности.
Она ясно припоминала всѣ жесты, всѣ движенія, всѣ слова своего мужа передъ этой распростертой дѣвушкой; теперь она читала въ его душѣ, какъ будто думы его сказывались въ его движеніяхъ; и находила ту же скуку, то же равнодушіе къ ней, какъ и къ Розаліи, тоже безпокойство мужчины эгоиста, раздраженнаго сознаніемъ того, что онъ отецъ.
Но съ ней снова сдѣлались конвульсіи и такіе жестокіе спазмы, что она подумала: „я умру, умираю“.
Тогда ея душу охватило бѣшеное возмущеніе, потребность проклинать и отчаянная злоба и къ этому погубившему ее человѣку, и къ неизвѣстному ребенку, который ее убивалъ.
Она вытянулась, сдѣлала сверхъестественное усиліе выбросить изъ себя это бремя. И вдругъ ей показалось, что ея внутренность быстро пустѣетъ и страданіе утихло.
Сидѣлка и докторъ, наклонившись надъ ней, что-то прибирали и вскорѣ подавленный звукъ, который она уже слышала, заставилъ ее вздрогнуть; потомъ жалобный плачъ, слабый пискъ новорожденнаго ребенка проникъ ей въ душу, въ сердце, въ ея бѣдное, измученное тѣло, и она безсознательнымъ жестомъ протянула къ нему свои руки. Это былъ въ ней радостный порывъ къ новому зарождавшемуся счастію. Въ одну секунду она почувствовала себя освобожденною, умиротворенною, счастливою, какъ никогда. Тѣло и душа ея оживали. Она чувствовала себя матерью.
Она захотѣла узнать своего ребенка. У него не было ни
