Жюльенъ внезапно сдѣлался любезенѣе и молодая женщина утѣшалась тщетными надеждами снова возвратить утраченныя радости, хотя по временамъ чувствовала странное недомоганіе, о которомъ никому не говорила.
Оттепель больше не возобновлялась и вотъ уже пять недѣль, какъ небо днемъ было прозрачно, какъ голубое стекло, а по ночамъ все усѣяно звѣздами, которыя казались сдѣланными изъ инея; вся пустынная равнина приняла суровый видъ и разстилалась подъ общимъ твердымъ и блестящимъ снѣжнымъ покровомъ.
Фермы, отдѣленныя четырехъугольными дворами за стѣной большихъ деревьевъ, покрытыхъ инеемъ, казалось спали подъ бѣлымъ покровомъ.
Не видно было ни людей, ни животныхъ, и только легкій дымокъ изъ трубъ хижинъ, вздымаясь въ морозномъ воздухѣ, указывалъ на скрытую въ нихъ жизнь.
Равнины, плетни, вязы у изгородей—все казалось мертво, убито морозомъ. По временамъ деревья трещали, какъ будто ихъ деревянные члены ломились подъ корою, иногда отрывалась и падала большая вѣтвь; жестокій морозъ разрывалъ ея волокна и леденилъ сокъ.
Жанна тоскливо дожидалась теплаго времени, приписывая ужасному холоду всѣ тѣ неопредѣленныя страданія, которыя ее угнетали.
То она не могла ничего ѣсть, охваченная отвращеніемъ ко всякой пищѣ, то ея пульсъ начиналъ лихорадочно биться, то желудокъ отказывался работать; напряженные, вѣчно раздраженные нервы заставляли ее жить въ какомъ-то постоянномъ невыносимомъ возбужденіи.
Однажды вечеромъ термометръ опустился еще ниже и Жюльенъ дрожалъ, выйдя изъ-за стола.
Залу теперь едва топили, такъ онъ скупился на дрова.
