Левъ на колоннѣ, и ярко
Львиныя очи горятъ,
Держитъ Евангелье Марка,
Какъ серафимы, крылатъ.
А на высотахъ собора,
Гдѣ отъ мозаики блескъ,
Чу! голубинаго хора
Вздохъ, воркованье и плескъ.
Можетъ быть, это лишь шутка,
Скалъ и воды колдовство,
Марево? Страннику жутко,
Вдругъ — никого, ничего!
Крикнулъ — его не слыхали —
И, оборвавшись, упалъ
Въ звонкія, блѣдныя дали
Венеціанскихъ зеркалъ.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу! голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Страннику жутко,
Вдруг — никого, ничего!
Крикнул — его не слыхали —
И, оборвавшись, упал
В звонкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
Нѣтъ воды вкуснѣе, чѣмъ въ Романьѣ,
Нѣтъ прекраснѣй женщинъ, чѣмъ въ Болонъѣ!
Въ звѣздной мглѣ разносятся признанья,
Отъ цвѣтовъ струится благовонье.
Нет воды вкуснее, чем в Романье,
Нет прекрасней женщин, чем в Болонъе!
В звездной мгле разносятся признанья,
От цветов струится благовонье.
