Но дѣвушка змѣилась и молчала.
Алѣла кровь на огненныхъ губахъ.
А онъ отъ острыхъ ласкъ чернѣлъ и чахъ,
И все неистовѣй ихъ страсть качала,
Страсть, подымающая всѣхъ, кто созданъ,
Отъ плеска моря къ воздуху и звѣздамъ.
„Ты видишь, мать, онъ гибнетъ, онъ отравленъ.
Пусть я умру, пусть милый мой живетъ“.
— Нѣтъ, дѣвочка, растаетъ черный ледъ,
Змѣенышъ будетъ пойманъ и раздавленъ.
Недаромъ ядъ въ крови твоей разлитъ —
Въ немъ жизнь моя растоптанная мститъ.
Впивайся въ грудь ему съ орлиной силой
И жги его, какъ сорную траву...
— „Но я однимъ дышу, однимъ живу,
Лишь передъ нимъ я грудь мою раскрыла,
Лишь передъ нимъ не испугалась боли,
И онъ вино мое, какъ жертву, пролилъ.
Но девушка змеилась и молчала.
Алела кровь на огненных губах.
А он от острых ласк чернел и чах,
И все неистовей их страсть качала,
Страсть, подымающая всех, кто создан,
От плеска моря к воздуху и звездам.
„Ты видишь, мать, он гибнет, он отравлен.
Пусть я умру, пусть милый мой живет“.
— Нет, девочка, растает черный лед,
Змееныш будет пойман и раздавлен.
Недаром яд в крови твоей разлит —
В нём жизнь моя растоптанная мстит.
Впивайся в грудь ему с орлиной силой
И жги его, как сорную траву...
— „Но я одним дышу, одним живу,
Лишь перед ним я грудь мою раскрыла,
Лишь перед ним не испугалась боли,
И он вино мое, как жертву, пролил.
