как оные науки, по проекту устава, к преподаванию в гимназии назначены; при том же и гимназия состоит на особенных правах и постановлениях, нежели губернские гимназии, и занимает непосредственное место после российских университетов, а между тем из предписания не видно, чтобы сии науки исключены были из числа предметов в университетах, да и неизвестно, какие именно учебные предметы входят в круг наук политических». Ответа на вопрос конференции не последовало, а между тем в апреле следующего года в Гимназии получен был Высочайше утверждённый 19-го февраля 1825 года устав Гимназии, в котором положены естественное право и политические науки: «тогда же, по воле бывшего директора, вторично начато преподавание и продолжалось до июля 1827 года». При том же, заключает конференция, высшее начальство знало о преподавании упомянутых наук в гимназии, так как ежегодно посылались окружному попечителю журналы конференции с конспектами и распределением часов для каждого предмета. Относительно ссылки на «волю бывшего директора» Ландражин, в своём отдельном мнении, приложенном к журналу, замечает, что «об оной воле директора Орлая никогда не было объявлено конференции и оное право не было читано до августа 1825 года и из оного не экзаменовано при испытаниях того же года; только помнится, что, до прибытия Белоусова в Нежин, при прочтении определения его в здешнюю гимназию, по получении уже устава, определено было журналом конференции читать сему чиновнику естественное право, если на то воспоследует разрешение высшего начальства; за прибытием же Белоусова в августе 1825 года началось опять преподавание естественного права и продолжалось до февраля сего 1827 года; на каком же основании он, г. Белоусов, читал сие право, это конференции не более известно, как и о политических науках, которые читал г. Билевич в двух прошлых учебных годах и имеет ещё читать и в сем учебном году, как в конспекте его, Билевича, значится. Ныне же, когда исправляющий должность попечителя требует по сему объяснения, ссылаться на одну волю выбывшего директора, скрывая пред его сиятельством, для извинения своего, собственные действия конференции, считаю неприличным».
По вопросу, почему о деле не было доселе сообщено высшему начальству, конференция доносит, что было определение в этом смысле, но оно осталось без последствий. Между тем в отдельном мнении Ландражина, с которым были согласны Зингер и Соловьёв, прямо утверждается, что такого определения конференции никогда не было, а потому и донесения не могло быть. «Конференция», пишет Ландражин, «или по крайней мере часть её, считала неприличным доносить высшему начальству о деле не рассмотренном и о котором ни один член не мог и теперь ещё не может основать какое-либо правильное и законное суждение; ибо, кроме того что дело ещё не исследовано, за бумагою от одной стороны следовала сейчас бумага и от другой, и даже в последнем, упомянутом в самом объяснении конференции, рапорте г. Белоусова он объясняет, что имеет ещё представить возражение».
